За последующие тринадцать лет много девок перецеловал Петька, случалось ему и влюбляться сильно, так сильно, что мог всю свою воровскую долю, доставшуюся от дележа, бросить к ногам любимой, но настоящей любви, безоглядной, такой, что заставит забыть обо всём на свете, – он не знал. Каждый раз, влюбляясь, думал: вот она, настоящая! Но… очарование страсти быстро таяло, и Пётр вновь оказывался у разбитого корыта: не она…
После обеда он прилёг на топчан и попробовал заснуть, но сон не шёл: виной тому была Лиза. Снова и снова её облик вставал перед его мысленным взором, и он даже чувствовал аромат её духов.
– Тьфу, пропасть! – устав от бесплодных попыток уснуть, Петька сел на топчане, достал папиросы и закурил.
– Пётр, ты куришь? – тут же послышался строгий голос матери.
– Нет, мамаша, не курю! – он поспешно загасил папиросу.
– Ты же знаешь, дым для меня опасен: у меня слабые лёгкие! Помнишь, что доктор сказал?
– Да не курю я! – с досадой отозвался Пётр. – Мамаша, я пройдусь! Схожу к Степану, что ли…
– Иди. Но не слишком долго!
Выйдя на улицу, Пётр глубоко вздохнул: вот она, его родная Хитровка, туманная, смрадная и шумная! Обычному человеку после того как стемнеет, лучше и близко сюда не подходить: облапошат, как миленького, но он-то вырос здесь, знал её обитателей, и они знали его, поэтому Петька не спеша, вразвалочку, двинулся в «Кулаковку» к своему другу Степану, по пути перекидываясь приветствиями, а то и шуточками со встречным людом.
Близился тёплый весенний вечер, Петька шёл, уверенно находя дорогу в лабиринте коридоров и тупиковых улочек: здесь никогда не было никакого освещения. Зачем? Свои всё знают как пять пальцев, а несвоим тут делать нечего!
Когда он подошёл к трактиру, дверь внезапно распахнулась и оттуда, вместе с клубами пара, с криком и визгом вывалились несколько человеческих тел, сплетённых, как показалось бы непросвещённому взгляду, в тесном, дружеском объятии. Петька торопливо отшатнулся: пьяные драки его не привлекали никогда (он всегда помнил о гибели отца в одной из таких потасовок), а уж если в них были замешаны женщины – тем паче!
– Ух, Манька, паскуда! – донеслось из кучи, послышался увесистый удар и вслед за ним – женский вопль.
Пётр покачал головой и взялся за дверную ручку.
– Петюнька, спаси! – отчаянно взвизгнули из клубка тел, и растрёпанная женщина, вырвавшись из чьей-то крепкой лапищи, почти упала на ступеньки. Петя торопливо подхватил её под локоть.
– Мань, ты что ли? – вгляделся он в обезображенное синяком лицо.
– Я! Спаси, миленький, убьёт он меня!
– Иди внутрь! – Пётр втолкнул её в трактир и закрыл дверь.
– Измордую проклятую! – здоровенный оборванец вырвался из державших его рук и кинулся к двери, но был встречен крепким Петькиным кулаком и полетел на землю.
Прочухавшись, он несколько раз встряхнул головой, причём его длинные сальные волосы мотались, как грива, и уставился на Петьку.
– Ты, это, кто такой?
Пётр молчал.
– Тебе что до неё? Не лезь не в своё дело! – детина встал и угрожающе двинулся к нему, но двое парней, в одном из которых Петька узнал своего друга Степана, крепко ухватили его за локти.
– Уймись, паря! – ласково сказал Степан. – Уймись, голуба душа, не доводи до греха! А то мы тебя быстро околотошному сдадим! Петька, кто сегодня дежурит, не знаешь?
– Как же не знаю! Будничный Кузьма Егорыч!
– А это свой человек, мы тебя ему со всеми потрохами сдадим, паря! Ты ведь только нынче с каторги вернулся? Да?
Оборванец угрюмо кивнул.
– Так опять туда загремишь под фанфары! Ну что, может, пустить тебя?
– Пущай.
– Бузить не будешь?
– Не буду. Посля, могёт быть, а сичас – не буду.
Его отпустили, детина мрачно глянул на Петьку и буркнул:
– Я твой должник таперя. Свидимся.
Повернулся и пошёл, тяжело ступая.
– Это кто такой? – спросил Пётр.
– Не из наших, – ответил Стёпка, такой же высокий, как он, худощавый, слегка сутулый парень. – Не с Хитровки, залётный какой-то. Говорят, за мокруху сидел. Маруху застал с полюбовником и убил обоих, а она вроде брюхатая была… Дитё тоже загубил.
– Пошли внутрь, – такие истории всегда задевали Петьку за живое, но не жестокостью, а наоборот, страстью; он видел в них недоступные ему вершины любви, такой любви, из-за которой можно и убить. Не только её, но и себя тоже.
– Айда, – Степан не возражал.
Был он подельником Петра, старше его на пару лет, энергичный, с весёлым взглядом лукавых карих глаз. Шутник и балагур, он жизнь воспринимал легко и просто: день прожит – и Слава Богу! Неприятности и неудачи его не смущали, он стряхивал их, как собака стряхивает воду с шерсти после купания; серьёзных отношений с женщинами не искал и не понимал, зачем другу это надо, словом, отличный товарищ, всегда готовый принять участие в любом деле, ничего не боящийся и ни к чему особенно не стремящийся, – такой был Степан.