– Папа все силы приложит, чтобы тебя освободили! – горячо сказала Лиза. – Ведь ты спас и меня, и папеньку!
– Так-то оно так, но повиниться я должен перед вами, Лизавета Александровна! – в голосе Петра послышалось страдание. – Когда я вам платочек-то принёс, помните?
– Как не помнить! – память Лизы настойчиво хранила и тот день, и ясный облик Петра, и глаза его синего, как летнее небо, цвета, не выходили у неё из головы.
– Я ведь не просто так приходил, а с целью… – он замолчал.
– С какой?
– Грешен я перед вами, Лизавета Александровна! Посмотреть я приходил, можно в вашем доме что взять или нет… Я ведь домушник! – он посмотрел прямо ей в глаза. – Вы вот пожалели, когда меня у столба-то мордовали, милостью вашей спасли, а я, вор, уже тогда подумал, что у вас есть что взять, что вы из богатеев! И платочек-то мне ваш ой как пригодился! И даже когда вы меня приняли, обогрели и чаем из ваших ручек напоили, и тогда я думал только о том, как бы ловчее дом ваш ограбить. И до самой последней минуточки эту мысль не оставлял! Вот такой я человек! Так что в вашей воле сейчас казнить меня или миловать, а я очень рад, что всё вам как на духу сказал!
Пётр замолчал и потупил взор. Лиза не знала, что сказать. Её неопытную душу обуревали смятенные чувства, из коих знакомыми были только негодование, недоумение и злость на себя самоё.
– Вот я дура! – прошептала она. – Вот дура-то какая!
– Нет, Лизавета Александровна, вовсе вы не дура, это я мерзавец… – вздохнул Петька. – А вы по неопытности да по невинности своей привыкли в людях толь хорошее видеть и знать не знали, что среди них могут быть негодяи и обманщики.
– Так зачем ты нас предупредил? – сердито сказала Лиза. – Тебе, чай, сподручнее было бы грабить, коли меня бы убили?!
– А полюбил я вас, – просто сказал Петька. – Так полюбил, что света белого не взвидел, дышать не мог, пока к вашему дому не подойду и вас не увижу! Или в окошке ваш образ видел, или когда вы с подружками по магазинам или ещё куда, а я на вас смотрел и радовался, что такая красота на свете белом живёт!
Лиза молчала, приоткрыв рот. Она была выбита из колеи и не представляла, как реагировать на его слова.
– И вот точнёхонько в тот день, когда я решился не грабить ваш дом, и подкатил ко мне Федот, – с досадой сказал Пётр. – Тут уж у меня выбора не было… как ни крути, нельзя было вас на растерзание зверю этому отдавать! А он и сдал меня… Но я не в обиде: это его право, а я знал, на что шёл… От судьбы не уйдёшь, Лизавета Александровна, что на роду написано, тому и быть! Знать, судьба моя такая – на каторге сгинуть… И рад я очень, что пойду туда за благое дело, за спасение вашей жизни, а не за грабёж какой!
Он отвернулся и утёр лицо рукавом; когда вновь посмотрел на Лизу, она заметила, что глаза его мокры. Нельзя сказать, сколько в этом было правды, а сколько – игры, но сердце её болезненно сжалось, а его слова о любви окутали её тёплым покрывалом…
– Пётр, – нерешительно начала она. – Ты не расстраивайся так, я не держу на тебя зла, тем более, если бы не ты, кто знает, что со мной сталось бы…
Лиза немного помолчала, потом, спохватившись, передала сквозь решётку узелок:
– Матушка твоя пирожков напекла, поешь!
– Благодарствую и мамашу свою за заботу, и вас, что не погнушались сюда прийти. А я грех свой с души снял, и теперь мне намного легче будет: я и суд перенесу, и на каторгу с улыбкой пойду! – Петька наконец-то улыбнулся, а вслед за ним улыбка появилась на губах Лизы.
– Ну что ты всё о каторге да о каторге! – досадливо воскликнула она. – Может, и не будет ничего! Николай Евстафьевич очень хороший адвокат! Папа его давно знает, у него почти нет проигрышных дел!
– Приятно мне, Лизавета Александровна, что вы обо мне так беспокоитесь! – Пётр опять улыбнулся. – Если бы вы не сочли просьбу мою за дерзость…
– Какую?
– Ручку вашу поцеловать…
Лиза вспыхнула, как летнее солнце на закате, и, не колеблясь, протянула руку сквозь решётку. Петька осторожно взял её тонкие, слабые пальчики в свою большую ладонь и поцеловал, едва прикасаясь губами. От его поцелуя по телу Лизы словно пропустили ток, она вздрогнула, колени её ослабли. Осторожно вытянула пальцы из его руки и пошла к двери, около выхода обернулась: он стоял, прижавшись лицом к решётке и жадно глядя ей вслед.
– Ты мне тоже очень нравишься, Пётр Иванов! – прошептала Лиза и выскользнула из комнаты свиданий.
– Что со мной такое творится? – спрашивала себя Лиза.
Она словно горела в огне, щёки пылали, сердце стучало, горло перехватило, как при глотошной. Девушка внимательно рассмотрела свою кисть, и ей показалось, что поцелуи Петра светятся на коже; она поднесла руку к лицу и, не особо задумываясь, что делает, прижалась к ним губами. Слава Богу, что проделывала она всё это уже сидя в карете извозчика и никто не видел её сумасшествия! В смятенных чувствах Лиза приехала домой, скупо ответила на взволнованные расспросы Ларисы и заперлась в своей комнате, где и застал её Дивов…