Он, собственно, приехал позвать её кататься, но тут же увидел, что с его будущей женой что-то не так.
– Лизанька, что случилось?
– О чём ты, Серёжа?
– Ты сама не своя… тебя что-то тревожит?
– Ну, Серёжа, посуди сам, что может меня тревожить сейчас?
– Ты опять об этом мерзавце?
– Не надо его так называть! – вскинулась Лиза.
– А как прикажешь мне его величать?! Моя невеста думает о нём день и ночь, а обо мне совсем забыла! – Дивов обиженно замолчал.
– Обиделся! – Лиза подсела к нему, положила голову на плечо. – Не обижайся, Серёженька! Он такой бедный, несчастный, и нет у него никого, кто бы позаботился о нём…
– А я? – жалобно сказал Дивов. – У меня тоже никого нет… кроме тебя!
Лиза засмеялась.
– Что ж тут смешного? Братьев и сестёр у меня не было, отец с матерью умерли… Я совсем один на белом свете…
Лиза с удивлением посмотрела на него: эта сторона медали как-то ускользала от её внимания. Она, вероятно, в силу беспечной юности, не задумывалась о том, что у такого взрослого человека, как Серж, тоже могут быть братья и сёстры… родители… Он ведь сам в возрасте её батюшки, зачем же ему нужны отец и мать?! А вот, оказывается, нужны… Вот он сидит и тоскует… Лизе стало неловко от своего эгоизма, и она сказала:
– Сержик, пожалуйста, прости меня! Поедем кататься, как ты хотел?
– Лиза, я же просил не называть меня Сержик! Сержик – коржик… – недовольно проворчал Дивов, но по голосу было слышно, что он уже не сердится.
Они поехали кататься, с упоением целовались в закрытой коляске, но во время поцелуев Лиза воображала, что это губы Петра прижимаются к её губам, и попеременно то обливалась холодным потом, то полыхала в огне.
Дивов был в восторге: ему, в свою очередь, представлялось, что он наконец разбудил в Лизе чувственность и что её страсть – это исключительно его заслуга.
Петька в тесной, вонючей и усеянной клопами камере тоже мечтал: предметом его грёз была Лиза, атласная белизна её рук, душистый запах кожи и внезапная дрожь, охватившая Лизу, когда он поцеловал её. Мысли его продвинулись бы намного дальше, но… какое-то непривычное стеснение мешало мечтать о недозволенном…
Александр Ипатьевич не занимался такими пустяками, как мечтанья, он готовился к предстоящему суду, но время от времени откладывал в сторону ручку и то представлял себя окружённым стайкой внучат, то вспоминал Гликерию, к которой из-за текущих событий уже давно не заглядывал…
Лариса мечтала и вовсе о несбыточном: что Петрушу отпустят и заживут они как прежде. Но умом она прекрасно понимала, что даже если его выпустят, как прежде уже не будет никогда…
***
В день суда Лизу снедало беспокойство. Она с трудом упросила отца разрешить ей и Ларисе отправиться на заседание; Александр Ипатьевич был категорически против, убеждал, что они будут только нервничать и переживать, говорил, что их так и так вызовут в качестве свидетелей в своё время, но Лиза настояла. В результате туда отправились все: Лиза, Лариса, Матвей и Татьяна – только Дивову было некогда, он уехал по делам. Степан и Манька тоже пришли, явились и другие его приятели с Хитровки, так что когда Петра ввели в зал заседаний, он увидел много знакомых, сочувствующих лиц, среди которых главным для него было лицо Лизы.
Огласили список присяжных, и некоторое время зрители наблюдали, как прокурор (кстати, тоже хороший приятель Федоровского) и адвокат отводят нежелательных присяжных, причём действовали они в таком согласном тандеме, что могло показаться, что они оба – адвокаты.
Вообще заседание было довольно странным, поскольку и обвинение, и защита дружно продвигались в одном направлении: постараться максимально обелить подсудимого. Вероятно, это вызвало недовольство судьи, поскольку он подозвал их обоих и сделал какое-то внушение.
В целом суд длился несколько дней. И Лиза, и Лариса, и Александр Ипатьевич, и Матвей были призваны к ответу как свидетели. Пётр тоже давал показания.
Нет нужды пересказывать подробно, что происходило в зале суда, но в результате заседания Пётр был приговорён к пятнадцати годам каторги. Защита немедленно подала апелляцию, и при повторном рассмотрении всех нюансов дела, срок снизили до семи лет. Но и это показалось всем слишком много…
– Неужели больше ничего нельзя сделать? – с негодованием вопрошала Лиза.