— Да куда пойдём?
— «Куда-куда»! В мамин госпиталь. Представлять там будем, понял? Для раненых. Думаешь, им не скучно так просто лежать? Лежи и думай всё об своих ранах...
Ну и голова у нашего Гени! Ну и молодец!
ВОТ МЫ И АРТИСТЫ
Конечно, им хорошо. Генька фокусы может показывать, Лена стих будет говорить. А я что? Предлагаю им — могу ушами двигать. Генька говорит — при коптилках никакие уши не видны. Ну, могу зубами скрипеть. Генька говорит — это для раненых неинтересно. Даже поссорились мы, но потом помирились. Я просто буду выходить и говорить:
«Это Геня Лошадкин. Он исполнит фокус. Это Лена Лошадкина. Она исполнит стих». А потом скажу: «Конец».
Буду начальником над обоими Лошадкиными, и всё тут.
Так мы и решили. И пошли тихонько вечером.
Холодно на улице, пусто. И опять обстреливают, только не наш район. Так и слышно, как снаряды пролетают. И как рвутся. Вот пришли в нашу бывшую школу. Вызываем маму Лошадкиных. Так и так, говорим, мы пришли с фокусами и стихами. Она на нас смотрела, смотрела из своей косынки, потом как захохочет! И пошла по коридору. А мы стоим — ждём. Вернулась и говорит:
— Идите.
Дали нам вместо халатов рубашки нижние и подпоясали нас бинтами. Вот пошли мы в одну палату. Я помолчал, потом говорю:
— Здравствуйте, товарищи раненые. Мы вам будем показывать фокусы и говорить стихи. Первым номером товарищ Геннадий Лошадкин — фокусы. Пожалуйста, товарищ Лошадкин.
Вот так штука — Генька карты-то и забыл дома. Я ему шепчу: «Беги скорее!» Ну, он и побежал. Тогда я опять к раненым:
— Товарищи раненые, первым номером будет Лена Лошадкина. Вернее, Елена Лошадкина. Она скажет стих.
Вот Лена вышла вперёд, поклонилась и начала говорить стих. А я сбоку стою и коптилку держу, потому что иначе не будет видно, как она говорит. Ну все, конечно, слушают, никто не шевелится.
Досказала Лена свой стих, а Геньки нет. С ума сойти надо!
Все кричат:
— Бис, браво, бис!
Ещё раз Лена сказала. Всё равно Геньки нету.
Я говорю:
— Товарищи раненые! Товарищ Геннадий Лошадкин...
А они кричат:
— Успеем! Пусть Елена нам потанцует! Пусть песню споёт!
Ну, Ленка станцевала «Мы белые снежиночки, летаем как пушиночки». В этом роде что-то. А я с коптилкой за ней ходил. Глупо даже очень. Она в одну сторону прыгает — я за ней иду; потом в другую — опять за ней.
А раненые кричат:
— Свету! Не видно! Браво, бис, Елена!
А Геньки всё нету.
Тогда раненые кричат — почему я ничего не делаю. Я отвечаю, что я не умею. Тут Ленка Лошадкина возьми да и скажи:
— Он умеет ушами двигать.
Но я отказался. И как раз в это время Генька подоспел, только без карт. Ключ от комнаты у меня был в кармане — он карты и не мог достать. Так что первый наш концерт был так себе, а дальше пошло лучше. Лена ещё один танец выучила, а Генька карты больше не забывал.
Только кушать нам всегда потом сильно хотелось, и Ленка очень уставала. А однажды отказалась идти.
— Я, — говорит, — лучше полежу. Когда лежишь, не так кушать хочется.
И не пошли. Укрылись всем, что тёплого было — и шубами, и пиджаками, и одеялами, и платьями, — лежим и дремлем. А Генька, тот даже матрац на себя положил. Холодно же!
Пришли моя мама и Лошадкиных мама, принесли нам супу покушать и сидят думают.
Потом моя мама говорит:
— Что же нам с вами, ребята, делать? Ведь вы так и помереть можете.
Опять стали думать и надумали: мама моя взяла Лену Лошадкину к себе, к своим военным девушкам. Геня пошёл с мамой Лошадкиной в госпиталь. А я отправился к папе в пожарную команду.
И комнату нашу мы на ключ заперли.
Вот идём по улице, а на нашем перекрёстке Иван Фёдорович сидит. Не стоит, а сидит. На подножке трамвайной — там трамвай весь в снегу был. Я испугался, говорю:
— Мама, может быть, товарищ Блинчик на посту замёрз?
А Иван Фёдорович тихим голосом отвечает:
— Товарищ Блинчик ещё не замёрз. Товарищ Блинчик находится на своём посту. Привет вам, ребята!
МОЙ ПАПА И ЕГО ТОВАРИЩИ
Шёл я в пожарную команду и думал: вот где тепло, вот где сытно, вот где шумно и весело.
А пришёл — и глазам своим не поверил: холодно, тихо, все бойцы-пожарники лежат на своих койках и молчат.
«Что, — думаю, — такое? Может быть, у них мёртвый час?»
И говорю:
— Здравствуй, папа. Может быть, это у вас мёртвый час?
Он отвечает: