Екатерина Петровна закрыла книгу и положила ее на лесенку. Немного подумав, она вошла в комнату Федора Константиновича.
— Хотите хлеба и чаю? — сказала она, обращаясь к солдату.
Солдат понял не сразу:
— Давайте, если не жалко.
Пока они ели, она рассматривала вблизи человека с седеющими, желтыми усами, его большую руку, державшую чашку, и зеленоватый якорь-татуировку.
— Одного я не понимаю, — взволнованно заговорила она, — не понимаю, как русские люди могут стрелять друг в друга?
— Спасибо за чай, — лениво ответил Григорий Иванович, — а что вы говорите насчет русских людей, так нас в пятом году кто давил, как собак, китайцы, что ли?
— Но ведь теперь со всем этим кончено, теперь свобода.
— Хозяйка, — сурово сказал солдат, — мы этой свободы настолько не видели, — показал черный изуродованный ноготь.
Между тем Григория Ивановича тревожила странная тишина в переулке. Редкие ружейные выстрелы затихали в темноте. Вернулся Ваня Редечкии, он ходил за нуждой в уборную.
— На лестнице спрашивают хозяйку, сосед или не знаю кто.
— Сию минуту.
Екатерина Петровна вышла на лестницу.
— Это я, — произнес негромкий голос, — поднимитесь.
На верхней ступеньке стоял грустный, с белыми, как у альбиноса, бровями и ресницами, сосед, военный чиновник.
— Удалось дать знать в штаб насчет этих фруктов. Вы понимаете?
Он понизил голос:
— Из штаба пришлют их убрать. Понимаете? Убрать большевиков.
— Зачем? — все еще не понимая, спросила Екатерина Петровна и, вдруг сообразив, почти крикнула: — Это подло! Они нас не трогали. Мы должны быть нейтральны. Нельзя так поступать!
— Тише, вы нас погубите.
— Но это ужасно, — Екатерина Петровна даже выронила папиросу. Альбинос зашипел на нее и тут же исчез.
Она вернулась в квартиру. Большевики сидели на табуретках и тихо говорили между собой.
— Ну вот, побьем их, чего же дальше?
— Одна беда — война, — глухо сказал солдат, — одна беда.
— Вот что, — неожиданно ласково, содрогаясь от жалости, заговорила Екатерина Петровна, — здесь готовят одно нехорошее дело. Один скверный человек дал знать в штаб на Пречистенке, чтобы вас взяли. Он поступил дурно. Мы должны держать нейтралитет.
Ее испугало молчание.
— Нет смысла сдаваться. Пойдем на крышу, — наконец сказал солдат.
— Это ужасно! — вскрикнула Екатерина Петровна. — Неужели они убивают пленных?
— Нет смысла, — повторил мрачно солдат.
— Кто же этот гад?.. — задумчиво спросил Григорий Иванович.
— Это не имеет значения. Он поступил дурно. Мы должны быть нейтральны.
— Ну чего тут, война так война.
Солдат свесился из окна и поглядел в переулок.
— Не стреляют, — сказал он тоскливо, — совсем тихо, не стреляют.
— Я пойду.
Григорий Иванович взял в руку оружие и спустился по черной лестнице. Но прежде они тихо поговорили между собой и достали ручные гранаты. В тоске и томлении Екатерина Петровна вышла в коридор. Ей было страшно. Кровь будет здесь, в ее доме, может быть, в ее комнате. Она не знала, сколько времени прошло со времени ухода одного из них. Нет, он вернется. Почему не стреляют? Вдруг, уже утром, она услышала медленные, тяжелые шаги на лестнице и голоса. Она заплакала. Но это были не юнкера. Пришел прапорщик, два красногвардейца и Григорий Иванович.
— Викжель потребовал перемирия, — устало сказал он, — перемирие на двадцать четыре часа — вот вам нейтралитет.
И он грубо и яростно выругался.
«На две недели»
По Тверской улице, покачиваясь над обнаженными головами толпы, двигались серебряные купола катафалков. Запах множества хризантем наполнял улицу. Неестественно сверкали среди пасмурного полдня золотые ризы священников.
Иван Константинович и Екатерина Петровна стояли на краю тротуара. Он прижимал к груди шляпу. Лицо его выражало неловкость и смущение, так бывало всегда, когда он хотел придать лицу горестное выражение.
— Теперь я понимаю, — сказала Екатерина Петровна, — я видела, как те хоронят своих — очень бедно и очень гордо. И совсем другие люди. Здесь — общество, там — народ.
— Какая нелепость! Общество и народ! А мы кто же, мы не народ? А юноши, которых мы хороним, не народ? Ты иногда говоришь ужасные вещи. У меня предчувствие, что мы вступили в полосу бессмысленных смертей. Ощущение полосы катастроф.
Между тем пошел дождь, золото риз и серебро катафалков померкло среди мокрых серых домов.