Ее молодость, почти вся ее жизнь прошла здесь, в переулках Никитской и Арбата. Ребенком ее водили гулять на Никитский бульвар; вот церковь, в которой отпевали ее отца, проходной церковный двор, где они детьми играли в войну и теперь ведут настоящую, кровопролитную войну взрослые. И когда смотрела на сорокалетнего человека, которого подросток называл Григорием Ивановичем, она все же не верила. Нет, это не тот идейный рабочий, пролетарий, революционер, о приходе которого они оба мечтали в молодости! А может быть, они представили себе этого пролетария в романтическом облике, слишком иконописным и слишком благородным? Она исподтишка следила за человеком, называемым Григорием Ивановичем, за его походкой, движениями, ее удивляли и устрашали стремительность и сила движений и отрывистые, немногословные речи. Он был точно заряжен разрушительным, взрывчатым веществом. На сколько времени хватит этой разрушительной силы, на месяц, на год, а может быть, на всю его жизнь?
Да, но ведь и ее хлестали нагайками казаки в университетском дворе! Но это как-то забылось, и разве она может сравнить свое чувство оскорбленного женского достоинства с этой неутолимой жаждой возмездия?
Катерина Петровна начинала понимать, что эти три человека, случайно очутившиеся в ее квартире, были в затруднительном положении. Прапорщик и солдаты больше не приходили. Едва ли кто-нибудь в доме точно знал, что юнкера держали в руках Ушаков переулок и часть Остоженки, Пречистенку, Мертвый переулок и Староконюшенный, Молчановку и Никитский бульвар. Если бы это знали, то поняли бы, что три большевика в квартире Катерины Петровны отрезаны от своих. Они польстились на хорошую позицию, они хотели держать под обстрелом церковный двор и выход на бульвар и оказались в петле. Дом и переулок, вероятно, окружены юнкерами.
Катерина Петровна предпочитала сидеть в полутемном коридоре. Ей казалось, что полки с книгами, загромождавшие всю квартиру и коридор, глушат грохот перестрелки. Она пробовала читать. Она хотела отвлечься от мыслей о том, что происходит рядом, в комнате Федора Константиновича. «Иначе можно сойти с ума» — решила она и заставила себя взять первую попавшуюся книгу. Это было дорогое, неизвестно зачем купленное издание министерства императорского двора. Книга называлась «Московский Кремль в старину и теперь». Слезы появились у нее на глазах. «Кремль. Сейчас там рвутся снаряды», она представила себе сцены разрушения и смерти.
Присев на лесенку, стараясь не прислушиваться к выстрелам, она прочитала:
«24 мая 1571 года хан Девлет Гирей подступил к Москве, но вместо нападения татары зажгли загородье во многих местах. Внезапно поднялся вихрь, и огненное море широкой волной залило город. Все небо окутали облака дыма, крутящегося с таким шумом и треском, что казалось (как говорил один англичанин, очевидец), будто само небо рушилось на землю.
Народ и воины без памяти выскакивали из домов, бросались от пламени в реку и там тонули. Множество народу устремлялись в Кремль. Но и в Кремле „церкви каменные от жара исседались“, „прутье железное, толстое, что кладено крепости для, перегорело и перелопалось от жару“. И было задавлено до восьмисот тысяч человек и более».
«Елерт Краузе (1572) так описывает это событие: „В продолжение трех часов Москва выгорела так, что не осталось даже обгорелого пня, к которому можно было привязать лошадь. Огонь коснулся порохового погреба; от взрыва погибло остальное. В том пожаре погибло более ста двадцати тысяч человек, имена которых известны. Вода реки Москвы, протекающей почти посередине города, сделалась теплой от силы пламени и красной от крови“».
«Узнав о приближении татар, царь Иоанн постыдно бежал сначала в Коломну, потом в свою слободу, потом в Ярославль. Столица была брошена без войска, без начальников».