Снова забравшись в гнёздышко, позвонила родителям. Ответила мать:
- Слушаю.
Последовала преамбула:
- Привет! Как вы там?
- Нормально. А у тебя? – голос у матери был, как всегда, успокаивающим и, вроде бы, чуток усталым.
- Кажется, выхожу замуж, - и напряглась в ожидании реакции.
- Кажется или выходишь? – похоже, мать новостью не взволновалась.
- Ну, в общем, вступаю в гражданский брак.
- С кем? Могла бы и познакомить заранее, - чуть-чуть раздражённая интонация голоса родительницы свидетельствовала о лёгкой обиде.
- Извини, но так уж получилось, я и сама ещё вчера не знала, что стану чьей-то женой.
Мать озабоченно повысила голос:
- Ты меня пугаешь! Кто он? Заставил силой? Ты что, влипла?
Мария Сергеевна тихо рассмеялась.
- Да нет, не беспокойся, он – наш главный режиссёр, очень порядочный человек.
Мать помолчала, соображая и оценивая расширенную новость.
- Понятно. Что у вас: любовь или только голый практицизм?
Дочь замялась, хотя ответ был готов.
- Пожалуй, больше второе, - ответила осторожно и вкратце рассказала об устном брачном договоре.
- Ну, что ж, - слышно было, как родительница огорчённо вздохнула, - ты уже достаточно взрослая, время воспитания тебя давно прошло, поступай, как знаешь, - и, помолчав, уточнила: - Надо полагать, что ты окончательно рассталась с желанием иметь семью в угоду театру, так? – Она наступила на самую болезненную мозоль.
- Может быть, но время у меня ещё есть.
- Хорошо, что ещё остались сомнения. Извини, но нам с отцом не хочется знакомиться с твоим деловым партнёром. – Мария Сергеевна густо покраснела. – А у нас тоже новость.
- Какая? – забеспокоилась дочь, обрадовавшись, что неприятная тема исчерпана. – Что случилось?
- На следующей неделе у тебя появится братик Саша, Александр Сергеевич. Приезжай знакомиться.
У Марии Сергеевны выступили на глазах две маленькие слезинки, она почувствовала себя отрезанным ломтём.
- Обязательно.
- Ждём. Спокойной ночи.
Поджав колени к груди, Мария Сергеевна сжалась в комочек, положив голову щекой на колени и заняв самое маленькое местечко в этом неуютном и неласковом мире. Изрядно пожалев себя, она решительно спрыгнула с дивана: «Хватит ныть! Пора собираться!» и начала лихорадочно хвататься то за платья в шифоньере, которые и надевала-то очень редко, то за туфли, которые ненавидела за каблуки и чувствовала себя неустойчиво на шпильках, то за бельё, которое переворошила, не зная, что ему понравится. Всё выпадало из рук! Сунулась в туалетную тумбочку за косметикой, которой забыла когда и пользовалась, а оттуда выпал талисман.
- Ну, что ты лезешь всё на глаза! – вскричала в сердцах. – Я же сказала: всё! Сгинь! – схватила камень, вбросила внутрь, села, опершись о тумбочку и замерла в прострации, безвольно опустив руки. Потом по-старчески поднялась на четвереньки, кое-как, шатаясь, встала на ноги, принесла из спальни одеяло и улеглась на диване, уткнувшись лицом в спинку и отгородившись от всех и всего на свете. На этом сборы кончились.
Следующим вечером вдвоём заехали за её вещами, она в темпе собрала наугад два чемодана, оглядела грустным взглядом удобное девичье пристанище и спустилась к Копелевичу, ожидавшему в «Вольво». Потом поставила «Опель» в гараж, попрощалась с ним, погладив по капоту: «Не скучай, мы ещё покатаемся!» и окончательно рассталась со свободным прошлым.
«Золотая клетка» оказалась четырёхкомнатной двухуровневой квартирой, густо заставленной стильной инкрустированной мебелью, уставленной фарфором и хрусталём и завешанной копиями картин известных импрессионистов. Внизу большой зал застелен двумя толстенными ворсистыми коврами светлых оттенков, на которых так и хочется поваляться, темнеет громадным экраном настенный телевизор, под ним пялится кругляшами колонок массивный музыкальный центр, по центру стены радужно сверкает бар. Около диванов, а их три с угловым, так что зал напоминает транспортный зал ожидания, зыбко стоят пластико-стеклянные столики с вазами, к которым страшно прикасаться. Кухня сверкает пластиком и металлом, здесь есть всё для ленивой хозяйки, кроме одного – домашнего уюта. Особенно угнетает центральное расположение обеденного стола, словно в ресторане.
- Весь интерьер – дело рук Эльвиры, - с гордостью за жену поведал хозяин.
- Давно она вас оставила? – поинтересовалась новая хозяйка.
- Почти пять лет прошло, - подсчитал в уме Артур Леонидович. – С тех пор здесь ничего не менялось. Уборщице, которая приходит через каждые два дня, строго-настрого наказано ничего не переставлять. – Это было предостережение и для Марии Сергеевны, но она за себя не ручалась. – Вживайся пока, а мне надо поработать над завтрашней лекцией, - он подкалымливал в «Щуке» и в нескольких искусствоведческих и литературно-художественных журналах, в которых мафиозное сообщество нескольких театральных деятелей помещало критические обзоры, восхваляя друг друга и их святое дело на благо незыблемости русской культуры, которую надо обновлять в связи с запросами настоящего времени.
А она, утолив туристическую любознательность и решив, что золотая клетка очень смахивает на номер в пятизвёздочном отеле, в котором никогда не была, занялась прозаической готовкой пищи для творческого желудка. Во вместительном трёхкамерном холодильнике нашлись несколько яиц, пожелтевшее масло, подсохший сыр, кусок твёрдой колбасы, засохшая половина пиццы и початая буханка хлеба, но не горчичного. Освоив стерильно чистую хромированную электроплиту, сварганила на скорую руку холостяцкую яичницу с колбасой и луком, посыпав сверху для понта засохшей резаной кинзой – во всяком случае так было написано на коробке, вскипятила воду и сделала из «Нескафе» бурду с молоком, вылив остатки его из бутылки с сегодняшним последним сроком хранения. Разрезала-разложила готовку по тарелочкам – себе, вздохнув, поменьше, разлила кофе по чашулечкам, добавила тонюсенькие ломтики хлеба и торжественно понесла наверх, стараясь не сверзнуться с крутой лестницы, хотя и не прочь была шмякнуться на чистый ковёр, но природная грация выручила.
- Не изволите ли откушать, господин профессор? – вошла в комнату культ-гиганта, отворив дверь ногой.
Он оторвался от исписанных листов, разбросанных по столу, поднял на неё утомлённые потемневшие глаза и следом – брови в удивлении.
- Умница! Я не прогадал, приобретя такой всесторонний талант.
Ел он жадно и быстро, роняя крошки, и вряд ли наелся. Надо ей приноравливаться к аппетиту самца. Она переложила со своей тарелки большую часть, оставив себе сиротский кусочек. Заморив творческого червя, он встал, подошёл к застеклённому стеллажу, уверенно вытащил толстый потрёпанный том.
- На, почитай, пока я закончу. - То были сочинения Мейерхольда.
Кое-как справившись с автоматом раскладки диван-кровати, она как прилежная ученица улеглась с незнакомым учебником и попыталась уяснить устаревшие новации опального и уничтоженного театрального гения, но Мейер в голову не лез, вытесняемый ядовитыми мыслями сомнения в том, что поступила правильно, сменяв свободу на кабалу ради будущей эфемерной славы. Так и не придя ни к какому утешительному выводу, пошла на кухню, доела колбасу и, повеселев, сунула корифея под подушку, свято уверовав ещё в студентах, что мысли из книг по ночам перебираются в пустые головы. Расстелила чужую постель, разделась, но не догола, а прикрывшись не прозрачной, а плотной рубашкой, и улеглась, разумно решив по русской старинке, что утро вечера мудренее. Тем более что уже двенадцатый час, а праздничного вечера по поводу союза не предвидится. «Мог бы и в ресторан сводить, скряга!» - подумала гневно и заснула в неуютной постели, не имеющей ни одного тёплого уголка, куда бы можно было сунуть нос.
Ночью проснулась от холода. В комнате было довольно прохладно и тёмно-синё от нависших снежных туч за незашторенным окном. Завернувшись тонким одеялом в цветастом батистовом пододеяльнике, прошла, ёжась, к окну, нашла краник регулировки отопления рядом с радиатором, отвернула до отказа и удовлетворённо вернулась на кровать. Но сон ушёл. Лежала и размышляла, снова терзаясь сомнениями: идти или не идти? Поколебавшись, решила, что нечего оттягивать то, что должно случиться рано или поздно, и чем раньше, тем лучше, чтобы не чувствовать себя чужой и должницей. Какая разница, когда пасть, если это неизбежно? И пошла прямо в одеяле в соседнюю комнату, надеясь на ласку и утешение, но их не было, а был молчаливый механический акт, не принёсший никакого удовлетворения. Когда кобель в изнеможении откинулся на спину, она доверчиво приткнулась к горячему боку в ожидании хотя бы каких-нибудь притворных слов благодарности и любви. Но вместо них услышала мощнейший храп, и тогда встала, ушла в душ, а потом в свою уже нагревшуюся комнату. Почти до утра промаялась без сна, проклиная и его, и себя, и скотскую судьбу актрисы, желающей любым способом выбраться на вершину. «Больше сама навязываться не буду!» - решила твёрдо. – «Кукиш тебе с маслом, боров!» - и наконец-то заснула.