Иван Всеволодович с Антониной – вот молодцы! – успели-таки смотаться в Управление и защититься на «отлично». И напрасно он беспокоился - отчёт, благодаря Марьинскому, прошёл как по маслу. И вопросы были в основном по новому рудопроявлению, и никто не зациклился на кляксе в северо-западном уголке геологической карты. Особенно воодушевлён был глава Управы, настойчиво внушавший присутствующим, что Марьинское – успех всего вверенного ему Управления. Естественно, никто и не заикнулся об общей геологической помарке. Хвалили Романова за прозорливость, за нюх, за инициативу, за разворотливость, для фамилии Ивана Всеволодовича места в дифирамбах как-то не нашлось. Ну, да и не важно. Зато под марку удачного отчёта он быстренько, без существенных замечаний, протолкнул проект на геологическую съёмку и на два дня подзадержался с оформлением, а когда вернулся в партию, письменный стол Алёшиной сиял чистотой и пустотой, а её самой не было. На краткий вопрос «Где?» получил краткий ответ: «У Казанова». Иван Всеволодович не знал, то ли радоваться ему, что избавился от балластного специалиста на сносях, то ли огорчаться от потери давнего и надёжного помощника. Остановился на первом, тем более что получил от Романова, расщедрившегося, наверное, от успехов с Марьинским, сразу двух геологов и двух техников, к тому же – мужиков, и эта компенсация вполне оправдывала потерю. Себе на съёмку он оставил самого молодого и самого голенастого, с курчавой шкиперской бородкой и звучным позывным – Яхонтов Жорж. Жорик – назвал его Спонсор. В последнее время парень пылился в лабораторном комплексе соседней экспедиции и неудачно прижал в полутьме смазливую лаборантку. Жена немедленно была осведомлена участливыми подругами, и пришлось ему спасаться бегством в поле, где, как известно, алиментов с полевых надбавок не берут. Парень по первому знакомству показался смышлёным, профессионально подготовленным и оптимистом по натуре, несмотря на болезненный щелчок судьбы. Геолог постарше достался Николаю, а техников они поделили пополам. Рабочими на съёмку пошли по согласию Диджей и Травилов Сашок.
Вера поразила Ивана Всеволодовича предмайским звонком. На стандартном уроке по Шолохову у них в классе вдруг возникла дискуссия о смысле жизни и распалилась до того, что в ход в качестве аргументов пошли учебники, рукопашные стычки и чуть ли не свалка. Разгорячённые ученики к удивлению учительницы очень близко приняли на себя тему, казалось бы, далеко отстоящую от них, ещё не вставших на рельсы практической жизни. Мнения и определения оказались самыми разбродными: тут были и карьера, и семья, и подвиг, и барахло, и власть, и слава, и ещё многое. Но всех удивил и озадачил Гуга. Он долго и сосредоточенно молчал, прислушиваясь к воплям одноклассников, и вдруг выдал: «Никакого смысла жизни нет и никогда не было». Ребята замолчали, удивлённо уставившись на классного вундеркинда. «Как нет?» - спросил кто-то. – «Отчего же лучшие умы человечества бьются всю жизнь над установлением её смысла?» «Оттого и бьются напрасно», - отвечает, - «много тысяч лет, что его нет, потому что это всемирная тайна, самая тайная тайна человечества, которую не дано разгадать никому». Все и рты раззявили. «Вы представляете себе, что произойдёт», - продолжал он, - «если кто-то сдуру всё же разгадает ёё и протреплется вслух? Кому будет интересно тогда жить? Никому! Жизнь остановится, замрёт, не имея смысла. Так что не старайтесь, олухи, не ломайте неокрепшие мозги – смысла жизни нет, а есть только величайшая тайна жизни». Иван Всеволодович долго думал потом над замечательным открытием пацана и не мог не признать, что недоросль тысячу раз прав: смысла жизни нет, а есть только цель, у каждого разная, изменчивая, может быть, даже не одна, и ведёт к цели судьба, запечатлённая в генах, а потому – не трепыхайся и, если занесло тебя не туда, выбирайся без шума. И вообще, нет понятия смысла жизни для одного человека, оно – глобальное, для всего человечества, для всего живого. Бессмысленно разгадывать, зачем зародилась жизнь на Земле, кому и для чего она нужна, живи и радуйся жизни, вот и всё, что от тебя требуется.
Наступили майские каникулы весны, труда на дачах, в садах и огородах и забывающейся Победы. Вертолётчики, забухарив, отказались лететь до просыхания, пришлось поневоле унять трудовой зуд, подчищая огрехи на базе. Вечерами лениво, от нечего делать, просматривал материалы к диссертации, отложенной из-за недостатка времени до пенсии. Веру не стал уведомлять о задержке, попытался читать Хемингуэя, но, окосев от частых вливаний его героев, отложил в сторону и вдруг позвонил:
- Мария Сергеевна?
- Вы? – и оба рассмеялись, услышав его восклицание в её устах.
- Забыл в прошлый раз спросить, чем вы занимаетесь? – с трудом нашёл более-менее удачную причину своего неожиданного звонка.
- Пою.
- Не по-о-нял, - протянул он удивлённо.
- Пою душераздирающие романсы на корпоративах в злачных местах, - объяснила она. – Надо же как-то существовать!
- А театр?
- Театр пока подождёт, - голос её увял, понизился.
- Что так? – ещё больше удивился он её отказу от любимой профессии.
- Всё очень просто и банально: я оказалась плохой актрисой для современного театра, - по тембру голоса чувствовалось, что она немного бодрится, давая себе негативную оценку, и, наверное, очень хочет, чтобы он не поверил. И он не поверил, хотя ни разу не видел её на сцене.
- Не верю! – Она тихонько рассмеялась, радуясь его горячности в защиту её таланта. – А как же ваш… - он хотел сказать: «муж», но сказал нейтрально: - …режиссёр?
Она уклонилась от ответа.
- Знаете, - продолжила объяснять добровольную отставку, - выяснилось, что я могу хорошо играть только то, что нравится мне, но, к сожалению, не нравится современному зрителю, и не могу, не в состоянии душевном играть то, что нравится зрителю, но не нравится мне. Вот потому мы и разошлись с театром.
Иван Всеволодович недолго помолчал, осмысливая услышанное и собираясь с мыслями, чтобы как-то помочь соскочившей с колеи вернуться на неё обратно.
- Мне думается, вы слишком требовательны к профессии лицедея. Не впадайте – боже вас упаси! – в гениальность, будьте проще, смиритесь и помните, что вы – для зрителя, а не зритель – для вас, и всё у вас наладится. А вообще-то, я бы посоветовал вам с вашим неспокойным, требовательным и лидерским характером освоить режиссуру. Уверен, что в тесной работе с актёрами и ваши актёрские углы и заусеницы сгладятся, и вы снова станете со зрителем одним целым. Не пойти ли вам на какие-нибудь режиссёрские курсы? Тем более что время есть. – Он пытался её чем-нибудь занять, отвлечь от неудачи, пережить её с наименьшими потерями.
Теперь Мария Сергеевна замолчала, переваривая предложение.
- Может быть, и попробую. Да ладно обо мне, неудачнице, вы-то как в своей Тартарии? Больше не закапывались?
- Мы-то в своей таёжной Шамбале чувствуем себя прекрасно, - бодро ответил, радуясь, что, похоже, угадал с советом. – Мария Сергеевна, а я нашёл-таки месторождение.
- Ну! – обрадовалась она его успеху. – Поздравляю, я рада за вас.
- И правильно делаете, - одобрил первооткрыватель, потому что я назвал его… отгадайте как?
Она, поколебавшись, включилась в угадайку:
- Наверное, что-либо вроде Юбилейного или Первомайского, а может, Путинское?
- Типун вам на язык! – с негодованием отверг он выгодное название. – Сдаётесь? А назвал я его… Марьинским.
- Вот как! – по голосу было слышно, что название ей понравилось, но строптивый характер и тут взял верх: - Жаль, что вы не астроном.
Он понял её и рассмеялся.
- Ничего, звёзды зажигают, к вашему сведению, не только на небе.
И она засмеялась, согласившись с ним.
- Иван Всеволодович, вы счастливы? – Её, конечно, интересовало, счастлив ли он после женитьбы, но он понял её интерес отвлечённее и шире.
- Сейчас счастлив, - ответил утвердительно и правдиво.
- Чем же вы так осчастливлены? – в голосе её прозвучали скепсис и недовольство.
- Чем? А тем, что лежу на диване, разговариваю с вами, и мне ничегошеньки не хочется.