- Ну как, впечатляет? – спросил экскурсовод, гордясь вторым чудом Дальневосточной земли – бескрайним зелёным морем с вздыбленными волнами сопок, а далеко-далеко в золотистом мареве солнечного света прозрачно голубели исполины главного хребта Сихотэ-Алиня, и близко-близко внизу убегала к морю, змеясь, серебристая река в белых берегах. – Глядя на всё это, чувствуешь, как мал человек и ничтожен, чтобы совладать с природой и отнять у неё богатства, накопленные за многие миллионы лет.
- Всё так зелено, - вяло согласилась она, - что рябит в глазах. Может, и красиво, но мне больше думается о том, что придётся спускаться.
- Устала? – догадался Иван Всеволодович. Вера, опершись на его плечо, встала и шагнула к обрыву, он придержал её за руку и тоже поднялся. – Ты куда?
- Знаешь, - сказала глухо, вязко, - мне почему-то хочется подойти к самому краю и заглянуть вниз.
- Не вздумай! – предостерёг он. – Не дай бог, сверзнешься.
- Так и тянет, - попыталась сделать ещё шаг, но он не позволил.
- Ты что? – догадался о смутных, тревоживших её, мыслях. – Сомневаешься в нашей верности? – На подъёме он рассказал ей о роли скалы для влюблённых.
Вера вся как-то сжалась, напряглась, рука её в его руке дрожала.
- Мне очень хочется заглянуть вниз.
Он обнял её за плечи и отвёл подальше от притягивающей пропасти.
- Не надо, ты всё равно ничего там не увидишь, лучше загляни в свою душу.
Воскресный вечер ничем не отличался от субботнего: Вера опять зациклилась на электронике, а Иван Всеволодович мучился с собственными мыслями, запечатлёнными в диссертации. «Вот так», - подумал, не выдав ни одной новой и дельной, - «работаем в одной организации, занимаемся, можно сказать, одним делом, а сидим врозь, каждый со своими тетрадками, и пообсуждать нечего».
- Вера, тебе не скучно здесь? – спросил, попытавшись оторвать от наркотической техники.
- Нет, - ответила, не отвлекаясь от клавиатуры, - с тобой мне не скучно.
А ему не то, что скучно, даже тошно сидеть так и маяться без трёпа. Мария со своим режиссёром, небось, каждый вечер полощут друг друга вдрызг, обсуждая очередной театральный успех или провал, и, конечно, забытьём забыла давнего-предавнего знакомого, который в кобелиной горячке как-то признался в любви, а она не соизволила ответить тем же, обреча… обрекя… обрякнув… фу, ты! – заставив его кинуться в омут. Ни бе, ни ме, ни нет, ни да! Так с хорошими верными друзьями не поступают. Забыла начисто!
Нет, Мария Сергеевна не забыла кудлатого мага и волшебника, а наоборот – вспоминала каждый день. Утром, проснувшись, обязательно в короткой, но ёмкой молитве: «Боже, сделай так, чтобы они разбежались, стукнувшись задами, в разные стороны. Или пусть он деранёт от своей лахудры, или она пускай пропадёт ко всем чертям собачьим! Сделай, родной, так, чтобы он снова был один, чтобы был ничей, а мой. Господи, надо же мне кому-нибудь поплакаться в рёв или порадоваться всласть, с кем-нибудь посоветоваться, а с кем, кроме него? Он же волшебник, он всё понимает и всё знает наперёд». Так вот причитая, вставала, торопясь с Сашулей в детсад, а по дороге в учительский дом снова вспоминала, тем более сейчас, когда у них созрел первый спектакль и не какой-нибудь, а сразу «Дядя Ваня», в котором и она, скрепя сердце и образумив разум, решила сыграть, нет, не Соню, для этой роли её годы фь-ю-ить! – улетучились. Нет, она сыграет Елену Андреевну, что чуть постарше, хотя до сорока все женщины одного юного возраста, но всё же Соня помоложе Марии Сергеевны. Хорошо бы с ним посоветоваться – не с актёрами же ей, режиссёру – а он захомутался, стервец лохматый, залез под каблук, попробуй, посоветуйся и враз нарвёшься опять на ту, и наслушаешься не того, чего хотелось бы. Дождётся он, что она опять выскочит замуж, тем более что претенденты есть, да ещё какие, не чета охломону. Один – так прямо трюфель в золотистой обёртке – директор, и не какой-то там школы, а элитной гимназии. Даже напросился в артисты, и она дала ему соответствующую рольку – отставного профессора Серебрякова, и получается ведь у директора. Ну, как от такого отказаться? Правда, есть пара сдерживающих недостатков. Во-первых, умён до скуки, во-вторых, красив до приторности, в третьих, импозантен до тошноты, в четвёртых… нет, такого ей не надо. Потерпим, какие её годы, ещё есть время, ещё дождётся своего рыцаря, может, даже того, лохматого неандертальца, выползет же он, наконец, когда-нибудь из тайги. Она бы нашла ему применение и здесь. А директор к тому же выбрит до синевы, и плешь блестит. Возвращаясь домой поздними вечерами, усталая и счастливая, Мария Сергеевна первым делом хватала талисман и всматривалась внутрь, каков он сегодня. И если мутен, то, слава богу, у кроманьонца нелады, ему плохо с лахудрой, а ей, Марии, радостно: дождёшься, гад полосатый, так тебе, изменнику, и надо. А если кристалл был светел, то она тяжело вздыхала и, подняв глаза к небу, шептала: «Боже, ну за что мне, кроткой твоей овце, такое наказание? Да провались ты там пропадом, слышишь?».
-17-
Но Иван Всеволодович не слышал – он закончил-таки трудоёмкие геологосъёмочные работы, и у него по этому поводу было прекрасное настроение, а, как известно, в таком состоянии человек отгораживается от всех мощным энергетическим барьером и никого не слышит, кроме себя. Можно было бы и сматываться на базу, где Жорж уже давно пудрит мозги какой-нибудь местной красотке, объясняя прелести развода. Он-то кончил раньше, а Ивану Всеволодовичу понадобился ещё целый месяц, чтобы основательно замаршрутить Марьинское, и вот, слава Сварожичам, он тоже закончил, и вообще все геологосъёмочные работы закончились благодатно, без недохоженных концов и стланиковых пятен. Пора, пора было возвращаться к заждавшейся жене да готовиться к обещанной всем свадьбе. Хотя, если честно признаться, ему почему-то не хотелось ни скорого возвращения, ни свадьбы. Но - надо, и против этого не попрёшь, долгого терпения невесты испытывать не стоит. С другой стороны, надо и здесь, на Марьинском, в предзимье помочь Рябцеву, замордованному руганью с подрядчиками, а потому, как ни крути, придётся задержаться ещё на недельку-другую. Приняв нелёгкое решение, Иван Всеволодович облегчённо вздохнул и с возвратившейся энергией взял на себя все начальнические бразды организационного и координационного правления, освободив повеселевшего Николая на горные и опробовательские работы. По вечерам они вместе, перелопачивая полевую фактуру, составляли рабочий вариант геологической карты рудного поля и радовались, что она получается такой, какой мыслилась изначально. Очень помогли геофизики, попались толковые ребята, и с их помощью удалось проследить большинство разрывов, даек, контактов плотных пород, скрытых под делювием, выявить мощные зоны трещиноватости и вулканические жерловины. Всё это пригодится для прогнозной оценки площади. Обнадёживали и результаты бурения: в трёх скважинах уже подсечены рудные тела с промышленным содержанием металлов, в общем – месторождение рождалось. Можно было, можно возвращаться на базу, тем более что и погода призывала к зимней спячке, да и вообще вдруг захотелось домой, в семейное тепло и уют. Решили, что он побудет ещё день-другой и с первым вертолётом – как не хотелось или хотелось? – отчалит.
Но не получилось. На вечерней связи Романов, выслушав, как у них дела и что надо, сообщил, что вот уже три дня на связь не выходит Казанов, припозднившийся со съёмкой. Два его отряда уже вывезли, а он остался на доделки. Таёжник он опытный, с ним двое рабочих, скорее всего что-то случилось с рацией. Завтра на Марьинском будет вертолёт, пусть Иван Всеволодович подсадит кого-нибудь с запасной рацией и отправит в лагерь Казанова проверить на всякий случай, не случилось ли чего похуже. Когда МИ-2 прилетел, Иван Всеволодович решил слетать сам, так будет спокойнее.
Лагерь молчуна, располагавшийся в верховьях большой реки, состоял из двух шестиместок и навеса над столом. На шум вертолёта никто не вышел, никто не встречал, очевидно, в лагере никого не было. Спасатель бегом бросился к одной палатке, что похуже – точно, никого и нары голые, ко второй – кто-то лежит, закутанный в спальный мешок. Предчувствуя неладное, Иван Всеволодович отвернул полу мешка и увидел бледное, заросшее чернотой, лицо Казанова.