Митька теперь часто сопровождал лесника. Однажды они услышали, как в лесу что-то гулко ухает. Алексей Осеевич остановился и, выпятив бороденку, стал прислушиваться.
— Так и есть, рубят на Малой Круче, — крякнул он и заковылял в сторону речки.
Два мужика возились около высокой сосны. Увидев его, они встали, загородив дерево, и, как по команде, сняли шапки.
— Все хлопочешь, Алексей Осеевич? — заискивающе заговорил один. — Нету тебе покоя.
— И не будет, — сурово ответил лесник и подошел к мужикам. — Посторонись-ка. — Мужики отступили.
— Это что?
На красновато-коричневом стволе зиял подруб. Крутышкинские мужики, Митька их знал, заныли гнусавыми голосами:
— Да венцы под избенку подвести, сгнили старые. Того гляди, изба завалится.
— «Ве-е-нцы», — передразнил лесник. — А где лес выписывают, вам неведомо? До сельсовета ноги не идут? Браконьеры чертовы!
Мужики по-медвежьи сгорбились.
— Ты брось обзывать! Околевать тебе, старый леший, пора, а ты на народ орешь. Не больно-то разоряйся, у нас Совецкая власть.
Старик встал перед подрубленной сосной, загораживая ее, да не ее одну, а весь могучий бор своим маленьким, щуплым телом.
— Советская власть мне поручила лес беречь, я и берегу!
И пошли крутышкинские прочь. Было слышно, как скатились они с кручи, всплеснули весла, и уже с середины реки донеслась брань. Лесник внимательно осмотрел сосну.
— Лечить будем. Принеси-ка с речки глинки да илу.
Митька помог замазать неглубокий надруб, из которого тяжелыми каплями выступила душистая смола. Алексей Осеевич похлопал дерево:
— Ничего, заживет. Расти, голубушка, набирай силу.
И вот теперь у Митьки выходило, что, чем здоровее мужики, тем хуже. Потому что их сила только и годится, что лосих убивать да по-воровски деревья валить. И Митькины мечты перевернулись по-другому: хорошо бы скорей состариться и стать таким, как старый лесник.
Представляя себе, как это получится, Митька сгорбился, выставил вперед подбородок и, косолапя, заковылял к дому.
На крылечко он подымался, держась за поясницу, а войдя в избу, тяжело опустился на лавку и, ухватив себя за воображаемую бороду, закряхтел.
— Ты чего кряхтишь? — встревожилась мать. — Живот, что ли, болит?
Неделикатный вопрос вернул Митьку к действительности.
— Ничего не болит. Хочу и кряхчу. Ты мне завтра косу дашь? Мы с Алексей Осеичем пойдем лосенку сено припасать на зиму.
— Меня возьмете с собой? — откликнулся с кровати отец. — Помогу старику. Не в его годы косой махать, а из тебя какой косец?
— Пойдем, — солидно разрешил Митька.
Отец поднял Митьку рано. На улице еще никого не было, только из труб выкарабкивались кудрявые дымки и разбредались по чистому небу. Митька вприпрыжку поспевал за отцом. Отец пошел тише.
— Митюнь, сдается, что ты променял меня на лесника? Он тебе роднее стал?
Митька растерялся.
— Чего же молчишь? Думаешь, не вижу? И долго ты еще будешь казнить меня за лосиху? Я ведь и сам не рад, что такую подлость сделал. Эх, Митюнька, строгий ты какой растешь!
В первый раз отец обратился к Митьке как к большому. Мальчику захотелось рассказать ему все, что передумал он за последние дни, но ничего не сумел сказать, кроме:
— Папка, ты… здоров ты больно!
Черные брови отца полезли вверх, и, рассмеявшись, он пожаловался:
— Ну чего я с этим поделаю? Вот беда-то.
…У Алексея Осеевича была на примете большая лесная поляна, заросшая густой травой. Митькин отец из уважения уступил первый прокос старику. Лесник скинул пиджачок, поплевал на ладони и взял косу.
— Ну, коси, коса, пока роса.
Вздрагивая от осиного жужжания металла, нехотя ложилась трава.
Кузнец пропустил старика шагов на пять и, так же поплевав на руки, взмахнул косой. Высоким, звонким голосом запела отцова коса. Ряд за рядом падали травы. Осыпая росу, навзничь запрокидывали душистые головки подкошенные лесные цветы.
Дойдя до конца прокоса, Алексей Осеевич остановился. На лбу выступила испарина. Крючковатыми пальцами он старался расстегнуть ворот рубахи.
— Все, отмахался, — задыхаясь, выговорил он и, махнув рукой, сел на землю.
— Сиди, сиди, старый! Без тебя управимся! — крикнул отец. Улыбка не сходила с его лица.
— И-ах! И-ах! — с придыханьем выкрикивал он на каждом взмахе и встряхивал головой, чтобы откинуть свисающую на глаза влажную кудрявую прядь.