Василий Ефимович услышал прерывистое дыхание.
— Дунюшка, ай плачешь? Трудно тебе?
— Нет, не плачу, чего уж. Теперь поди недолго уж… — с трудом шевеля замерзшими губами, ответила Евдокия Степановна.
Прерывистое дыхание приближалось. Старик скосил глаза, и в тот же миг что-то ткнулось в его лицо, обдало горячим дыханием и теплый язык зашлепал по щеке.
— Нахалка! — вскрикнул Василий Ефимович. — Бабка, держись, Нахалушка пришла! Теперь не пропадем!
Ободряя жену, он старался отодрать руку от края полыньи. Рукавица вмерзла накрепко, и казалось, что и бесчувственные пальцы тоже вмерзли в лед. Но присутствие собаки придавало бодрость.
В ожившем теле напряглись все мускулы, преодолевая покорное оцепенение. Он вырвал руку из рукавицы и рывком выкинул тело из полыньи. Тяжело хлюпнули намокшие полы полушубка.
Нахалка подвизгивала где-то рядом. Евдокия Степановна тихо охнула:
— Нахалушка, не лижись!
Ощупывая руками лед, Василий Ефимович пополз в сторону собачьего визга и вскоре наткнулся на ноги жены.
— Дуня, вставай!
— Не могу, Вася, примерзла.
Старик уцепился за ее торбаса и с силой потянул на себя. Старуха приподнялась, с треском отрывая ото льда примерзшую шаль.
— Ползем, бабка, ползем! — торопил жену Василий Ефимович. — Нахалушка, милая, домой, домой веди! Вызволяй!
Словно поняв, собака взвизгнула и бросилась вперед. Через мгновение она возвратилась и, потыкавшись носом в лицо старика, снова исчезла. Так, поминутно исчезая и возвращаясь, она вела их в безглазом тумане.
Старики ползли на четвереньках. Чтобы не потерять жену, Василий Ефимович держал в зубах угол старухиной шали, а сам, переставляя бесчувственные руки, ощупывал дорогу.
Дома старик растирал побелевшие руки Евдокии Степановны медвежьим салом и, глядя в ее лицо, искаженное болью, говорил:
— Верь слову, с завтрашнего дня начну печь складать. Будешь ты полеживать на печке, я — возле печки, а Нахалушка — под печкой — всяк на своем месте. Мы ее, гляди, вот тут постановим.
Евдокия Степановна, несмотря на боль, улыбалась, глядя на суетящегося старика, а он широко разводил руками, показывая, сколько места будет занимать русская печь.
Кузя
В ожидании лошадей, которых должны были пригнать из соседнего, якутского колхоза, начальник небольшой поисковой партии Дмитрий Николаевич в пятый раз принимался пить чай.
Неприятное скрежетанье заставило его выглянуть в окно. Всклокоченный бурый пес ожесточенно выгрызал консервную банку, придерживая ее грязными лапами.
— Эй, друг, брось железку жевать, лови вот лучше! — крикнул Дмитрий Николаевич и бросил собаке хлеб.
В один мах проглотив краюшку, пес улегся под окном, благодарно поглядывая на человека и метя хвостом.
Из домика вышли члены экспедиции: коллектор Николай, промывальщик Антон и рабочий Петр. От нечего делать они стали допытываться у собаки, как ее зовут.
— Балетка? — предполагал Петр. — Дружок?
— Шарик! Тузик! Волчок? Кабысдох? — наперебой орали Николай и Антон.
— Удивительно терпеливый пес, — удивился Дмитрий Николаевич. — Если бы ко мне так пристали, я бы показал вам «кузькину мать».
При упоминании «кузькиной матери» пес встрепенулся и поднял ухо.
— Догадался! — хлопнул себя по лбу Николай. — Его Кузькой звать. Ты Кузьма? — гаркнул он над ухом собаки.
Пес вздрогнул и сердито гавкнул.
Так за ним и осталась кличка Кузя.
На рассвете проводник-якут Иннокентий подогнал лошадей, и геологи двинулись в нелегкий путь по тайге, болотам. К вечеру, добравшись до небольшой долинки с сочной травой, разбили ночлег. Усталые лошади с хрупом щипали траву, как вдруг одна из них, всхрапнув, шарахнулась от кустов. Остальные, сбившись в кучу, испуганно заржали.
— Кабыть, хозяин! — крикнул Иннокентий. Геологи схватили ружья. Но вместо медведя из кустов показался Кузя. Бедный пес тяжко дышал, видимо, он целый день догонял партию. Извиняясь за причиненный переполох, Кузя виновато повилял хвостом и с наслаждением растянулся в сторонке.
— Это твоя собака? — спросили у якута.
— Нет моя, — равнодушно сплюнул проводник. — Не знай чья. Так живи поселка, бегай.
Распределив ночное дежурство, поисковики улеглись вокруг костра. Первым дежурил Иннокентий. Он сидел, раскачиваясь всем телом, борясь с одолевающей дремотой. Из темноты к костру подошел Кузя и уселся в ногах Дмитрия Николаевича. Иннокентий улыбнулся: