Солнечный зайчик
Резкий ветер Охотского моря налетает на скалы и, разбившись о камни, с пронзительным воем бьется у их подножия на серой гальке. Спасаясь от ярости ветра, плотней прижимается к скалам золотистый, тигровый мох. Вцепившись коротенькими стебельками в голые камни, вздрагивают атласные розовые цветочки «разбитое сердце». Карабкается по отвесным, острым выступам задумчивый, как лиловые морские сумерки, мышиный горошек. Как будто он знает, что там наверху раскинулась бескрайняя тундра, пряно пахнущая болиголовом.
Суетливый, звонкий ручеек, выбежав из тундры, осыпает брызгами мышиный горошек и, спрыгивая с уступа на уступ, несет свою милую болтовню к седым, ворчливым волнам. Около этого ручейка я и познакомилась с бурундуком. Это был маленький, забавный зверек, одетый в светло-желтую, пушистую шкурку. Приходя к ручейку, я привыкла встречать там любопытную мордочку. Мордочкой можно было любоваться, если сидеть неподвижно. При первом же движении мне показывали хвостик.
Я приносила бурундуку гостинцы: печенье, кедровые орешки и оставляла их на камне. Не знаю, принимал ли бурундук эти приношения или прилив равнодушно слизывал их с берега, но на камне никогда ничего не оставалось.
Наверху, в тундре, шла оживленная работа. Строили метеостанцию. За короткое лето нужно было успеть вырыть котлованы, чтобы до наступления морозов заложить фундамент. Тундра сопротивлялась. Миллионы живых и мертвых корней и корешков, вцепившись друг в друга, не поддавались усилиям острых лопат. Каждый кубометр грунта доставался с великим трудом. Но время шло, и все глубже вскрывали люди зеленую целину, и по краям вырастали кучи земли, перемешанной с травой и кустарником.
Как-то, бродя по стройке, я увидела знакомый, вздернутый хвостик, который стремительно скрылся под старую корягу. Под корягой я обнаружила ход в норку. Тут же валялись ореховые скорлупки. Так вот где живет мой бурундук. Сама не знаю почему, но мне хотелось, чтобы здесь жил именно мой знакомец с ручейка.
Лето быстро перешло в осень. Я наведывалась к ручейку, но бурундука там не было. Ручеек, звеня и захлебываясь, пытался рассказать, что маленький бурундук очень занят, что у него хлопот полон рот, а вернее, его защечные мешки полны кедровых орешков, которые он таскает к себе в норку, что люди на стройке вывернули наизнанку землю и надо пользоваться случаем, чтобы без труда набрать вкусных корешков.
Зима длинная, и надо запасаться едой до самой весны. Правда, бурундук будет больше спать, но время от времени надо же и просыпаться, чтобы покушать, а то так отощаешь, что и ног не потянешь. Так приятно в теплой норке спросонья съесть сладкий корешок или, слушая, как гудит пурга, погрызть кедровые орешки, пока сон не заставит снова свернуться клубочком на мягком, нагретом мху. Разговорившись со старым эвеном-охотником, я спросила его про бурундуков:
— Плохая зверь, — сказал он. — Мяса от него нет, шкурка фу-фу, и нет. Зачем живет?
— А они умные?
— Умный, да. Лето все орешки таскай, на зиму обедай запасай. Человек или медведь-шатун найди нору, ломай, орехи ам-ам, бурундук тогда сюда-туда бегай, кричи. Запасы нет. Как зиму жить? Тогда убивай себя. С голоду помирать не хочу.
Зима, как всегда, пришла внезапно. Белый снег покрыл ночью землю. Коченеющий ручеек, с трудом пробиваясь сквозь снег, невнятно шелестел и застывал тонкими льдинками.
Возле ручейка я нашла бурундука. Окоченелый, он неподвижно лежал на покрытом снегом камне. Рассказ охотника всплыл в памяти. Я пошла на стройку. На месте старой коряги стоял свежевыструганный столб. Конечно, нельзя поверить эвену, что бурундук сознательно убил себя. Просто разоренный зверек в отчаянье бежал куда глаза глядят и сорвался с обрыва. Значит, здесь действительно жил мой бурундук, и он же, разбившись насмерть, лежал у ручейка. Лежал такой пушистый, солнечный, как будто солнце, уходя от зимы, второпях забыло здесь одного из своих зайчиков.
Домовой
Летом в доме сломали неуклюжую русскую печь и поставили голландку с плитой и духовкой. Пришли осенние холода, и в углу возле печки стали раздаваться странные звуки. Как будто кто-то играл пальцами на губах. Тюрлюлюканье звучало грустно. Мы ломали голову, что это такое? Соседка, бабка Оля, высказала предположение, что это не иначе как домовой.
Он привык жить под печкой, спать на кочерге, ухватом накрываться. А теперь вот сунулся, а подпечка нет. Ни на печку, ни под печку, куда домовому деваться? Вот он с горя и играет на губах, под полом сидя. И как-то сама по себе стала выдумываться сказка: