Прижавшись вплотную друг к другу, люди лежали без сна, прислушиваясь к ветру. Снегопад превращался в пургу…
— По моему расчету, Петр должен подходить к поселку, — задумчиво проронил Николай.
— Трудно предположить такое, — возразил Дмитрий Николаевич. — Ведь он идет голодный.
— Нет, не на подходе он. Сегодня двадцать седьмое, а вышел он семнадцатого. Считай, пройти ему надо почти триста километров — по тридцать километров в сутки, ежели по хорошей дороге, а ведь он по бездорожью и голодный.
Пурга, пурга.
Хрипло дыша снежной пылью, отплевываясь, как пловец, Петр выгребался из рыхлых сугробов. Перед ним возникали смутные очертания человеческого жилья и, обманув призрачной надеждой, рассыпались…Слой за слоем покрывает Петра сыпучий снег…
— Скорей, скорей! — кричит он и забинтованными руками сгребает с себя простыни.
Усталая медсестра поправляет на голове больного пузырь со льдом и, наклонясь, слушает горестный шепот:
— Помрут они с голоду… Помрут! — Бредовые слезы катятся по рыжеватой щетине небритых щек.
И снова сбрасывает с себя простыни.
— Ну как? — спросил врач, входя в палату.
— Все тот же бред, — ответила сестра. — А у вас как? Не знаете, послали им помощь?
Врач прикладывает руки к нахлестанному ветром лицу.
— Сейчас в райкоме собрали каюров. Они говорят, на собаках не пробиться. Секретарь побежал в радиоузел просить помощи у Магадана. Одна надежда на самолет.
Пурга бушевала девятые сутки.
В занесенной снегом палатке было сравнительно тепло. С утра на печке кипел чайник, и поисковики пили кипяток. Это был завтрак. В полдень кипяток назывался обедом, а вечером — ужином. От этих названий горячая вода не становилась сытнее, но людям казалось, что это помогает поддерживать порядок нормальной жизни. Единственное, что они могли противопоставить жестокой власти стихии. Николай пытался шутить:
— Жаль, что у нас резиновые сапоги. У Майн-Рида в таких случаях путешественники варят мокасины и ременные лассо.
Дмитрий Николаевич лежал пластом. Заострившиеся черты лица вызывали тревогу у Николая и Антона. Не по годам старому геологу переносить приключения. Но Дмитрий Николаевич не жаловался.
Только Кузя (по-звериному откровенный) дремал целыми днями, изредка открывая глаза. Людям становилось не по себе от смиренного взгляда голодных собачьих глаз.
— Прямо душу выворачивает. Как это у Маяковского? «…увидишь собачонку…». Эх, позабыл вторую строчку, а кончается так: «Из себя готов отдать печенку, мне не жалко, дорогая, ешь!» — бормотал Николай.
Каждый из поисковиков думал одно: дошел ли Петр?
Однажды Кузя насторожился и, заворчав, бросился к выходу.
— Тише, слушайте! — замахал руками Антон. Сквозь вой пурги слышался тяжелый, медленный гул.
Шатаясь от слабости, поисковики выбрались наружу. Снег залеплял глаза, но над ними ясно слышался гул. Невидимый самолет описывал гудящие круги.
— Нас ищут! Значит, жив Петруха! Ура-а… — шепотом кричали люди.
Они вглядывались в клубящуюся белую муть и, прислушиваясь, считали круги: один… второй… третий… четвер… гуденье удалялось. Самолет уходил прочь.
С пронзительным лаем, проваливаясь в снег, Кузя побежал в сторону затихающего звука.
— Правильно, Кузьма, лови его за хвост, — невесело пошутил Николай.
Дмитрий Николаевич нерешительно сказал:
— Не знаю, может быть, это галлюцинация, но в какое-то мгновение я видел самолет. Возможно, и он заметил нас?
Геологи уже сидели в палатке, когда к ним пролез запыхавшийся Кузя и, схватив Николая за рукав, потянул его к выходу.
— Вот тебе на! — удивился Николай. — Нет, брат, не до прогулок. Кузя скреб лапами полог и нетерпеливо скулил. Николай поднялся.
— Надо идти, зовет ведь.
Кузя бежал по своим прежним следам и, останавливаясь, поджидал еле бредущего Николая. И вдруг пес провалился в какую-то яму и залаял.
Николай увидел, что Кузя раскапывает глубоко ушедший в снег большой тюк. Стало жарко.
— С самолета сбросили, голубчики! Кузя, дорогуша, теперь живем! — шептал Николай, хватаясь за оледенелые веревки. Но Кузя снова теребил его, приглашая идти дальше. Неподалеку оказался еще такой же тюк. Николай подтянул его к первому и без сил опустился на снег. От слабости тряслись руки и ноги.
— Не дотащить мне, Кузя, — пожаловался он, вытирая кепкой щиплющий глаза пот. — Ослаб очень. — И, глядя в понимающие глаза собаки, раздельно произнес: — Кузя, приведи Антона. Антона, понял? — Пес взвизгнул и выбрался из ямы. Вскоре он явился в сопровождении испуганного Антона.
— Фу, как меня Кузьма напугал! Я думал, с тобой что случилось. Батюшки?! Посылки? Ура!
— Ребята, как вы смогли их дотащить? — поражался Дмитрий Николаевич, помогая счищать с тюков снег. Задохнувшиеся ребята хватали ртом воздух.
— Древним путем, Дмитрий Николаевич. Великий путь из варяг в греки — волоком!
Запах еды щекотал ноздри.
Чайник, распространяя аромат душистого чая, изредка презрительно фыркал, вероятно, вспоминая время, когда в нем кипела пустая вода.
Николай с Антоном наперебой рассказывали, как Кузя помогал тащить тюки. То за один угол схватит и тянет, то за веревку уцепится, и, честное слово, действительно помогал.
Люди гадали, как Кузя узнал о сброшенных посылках? А Кузя, основательно подзаправившись, шлепал хвостом и поблескивал плутоватыми глазами. И это была его третья тайна.
Петр несся с сумасшедшей скоростью по какой-то длинной черной трубе. Сейчас я размозжу себе череп, подумал он и вылетел в ярко освещенное отверстие. Над ним склонились две головы в белых шапочках. Незнакомый голос спросил:
— Как вы себя чувствуете?
Петр рывком сел на кровати.
— Осторожней! — вскрикнула сестра. — Не потревожьте повязок, у вас руки обморожены.
— Я в больнице? — огляделся Петр.
— Тринадцатый день, — утвердительно кивнул врач.
— А они как? — помертвел Петр.
— Все в порядке, — поспешно заверил врач. — Их разыскал самолет и сбросил все необходимое. А как только кончилась пурга, за ними поехали на собаках.
— Вы вовремя пришли в себя, — улыбнулась сестра. — Как раз мы сегодня ждем ваших товарищей.
Петр недоверчиво переводил глаза с врача на сестру.
— Откуда же вы узнали про них?
— Из вашего бреда, дорогой. Удивительно конкретный бред, — ответил врач.
Петр узнал, что его нашли на улице поселка и, попав в больницу, он в бреду рассказал все. В коридоре послышался шум.
— Ваши едут! — крикнула медсестра.
Петр взглянул в окно. Собачьи упряжки заворачивали к больнице. Через несколько минут в палату ввалились три закутанные фигуры и веселый Кузя.
В коридоре толпились люди. Улыбаясь, они встали в сторонке, чтобы не мешать встрече товарищей.
Вдруг раздался сердитый голос врача:
— Откуда в палате собака? Чья собака?
— Это моя собака, — сказал Дмитрий Николаевич. — Это Кузя, наш друг.
На ленинградских улицах можно встретить высокого, старого мужчину, рядом с которым чинно вышагивает большой бурый пес неопределенной породы. Это геолог Дмитрий Николаевич и Кузя вышли на свою ежедневную прогулку.
Скудная любовь
Пыжик умел улыбаться. Улыбался он как-то особенно, поднимая верхнюю губу и показывая передний ряд мелких белых зубов. Непонятно, как удавалось ему скрывать внушительные клыки. Если бы они были видны, приветливое выражение мигом исчезло бы с собачьей морды. Кроме уменья улыбаться, в этом большом рыжем псе ничего особенного не было.