Знаете, что уже восемь лет паны в Днепре не купаются. А если где-нибудь и выкупается, так все равно он без права голоса, — вода по нем только сверху перекатится, не пристанет, потому что Днепр теперь "трудящий элемент", а не для игрушек каких-то плывет.
Вот вам и природа.
Плывем…
Триполье.
Здесь бандит Зеленый красную кровь пускал, синие волны днепровские краснели от крови рабоче-крестьянской…
А на той крови союз вольных республик вырос…
Стайки… Ржишев… Ходоров… Переяслав… Канев…
На Монашьей горе Тарас Григорьевич стоит, солнцу усмехается, так как:
Расковались, побратались,
Царя отдали палачу.
Учимся. И чужому научаемся и своего не чуждаемся.
Чтоб поля необозримы,
Чтобы Днепр и кручи
Было видно…
И летают по Днепру селянские челночки, а над Днепром птицы…
А Днепр плывет да плещется в зеленых берегах.
Содрогнется только, как "Коммунар" гаркнет звонким паром, и вновь плывет.
Плывет да грудь "Коммунару" подставляет… И не больно Днепру, что по груди его волнистой "Коммунар" бежит.
С чего бы ему было больно, если всего год, как увидел он на груди своей такие пароходы, как "Коммунар"?
Советская власть такой пароход оборудовала — гордость Днепровского пароходства.
Так с чего бы ему болеть?
Наоборот, Днепр гордится, весело плещет в новенькие, беленькие борта "Коммунаровы".
Не задавайся, мол, Волга, и у меня уже есть такой, как у тебя.
Плывем.
Плывем и в воду глядимся…
И сколько же в воде этой гидроэнергии… Вот бы запрячь…
Ох, и завертела бы она все, что вокруг Днепра разлеглось!
Ох, и закрутила бы!
А то только и того, что мельницы водяные под берегами крутит.
Смотришь в воду, а она, гидроэнергия эта, так и прыщет. Аж пищит, бедняга, — вот так ей завертеть кого-то хочется.
Плывем…
Плещется старый Днепр…
И сквозь плеск тот слышится:
— Люди добрые, запрягите меня!.. Ох, и поработаю же я на вас. Только перед тем, как запрягать, возьмите берега мои в "шоры", не давайте мне заиливаться, чистите меня, углубляйте… Ведь уже у меня перекаты случаются. Ведь уже местами пески на грудь мою навалились, давят меня, развернуться мне не дают…. . . . . . . . .
Ну и хватит!
Вот уже Кременчуг. Вылезать нужно.
1925
Перевод И. Собчука.
Темная ночка-петровочка
Эх, и "тюкают" же темной ночкой-петровочкой!
Вот так:
— Тю-ю-у-у!
Это "тю-у-у" разрывает, как выстрелом, черную запаску полтавской ночи, лентой вьется меж кустов, меж деревьев рощи кудрявой, несется лугами, через Псел перескакивает, бьется о берег и, ударившись о береговые кручи, обессиленное, возвращается в рощу, ложится в траву таким слабым, таким истомленным…
— Тю-ю-у-у-у…
Так бывает темной ночкой-петровочкой. Когда в избе-читальне закрыты ставни, когда в избе-читальне мыши книжки "читают", а на скамье за столом сидит домовой и проводит политпросветработу…
Страшно тогда в избе-читальне… Боже упаси заглянуть в нее: там сидит "сика-ляля-вова-хо" — нечто страшное, лохматое, черное, таинственное, которое гонит и девушек и парней из избы-читальни, выгоняет их из дому, берет за шиворот и швыряет на бревна, что за церковью
А там, у бревен, играет гармошка, там, взявшись за руки, топчут траву молодыми ногами, ибо нельзя же не топтать, нельзя же устоять, когда из двухрядки вылетает такое залихватское;
Польки-польки
И кадрили…
Тогда в избе-читальне и в сельбуде [1] домовой — полный хозяин. Он сидит, развалившись на скамье, ехидно похихикивает и благословляет темную ночку-петровочку за то, что она сделала его хозяином этого политпросветительного учреждения.
Он, домовой, никого в эту ночь не боится, ни к чему не прислушивается, ибо он знает, что ни в избу-читальню, ни в сельбуд никто не заглянет ни днем, ни ночью, так как и днем и ночью плотно закрыты ставни.
А темная ночка-петровочка крепко обнимает село, к гармошке прислушивается, звездами подмигивает и регистрирует в народных судах "дела об алиментах"…
И если в такую ночь ляжешь под косматым кустом на влажную траву и вслушаешься, то услышишь и смех счастливый, и гармошку, и "тю-у-у", и песню, и вздохи, и обещания, и клятвы…
— А дальше что? — спрашиваешь ночку…
— А дальше овин… — говорит ночка.
— А дальше что?
— А дальше ребенок…
— А дальше что?
— А дальше суд…
— А дальше что?