Вскоре Дума, вполне стабилизированная, приняла заявление «О Катынской трагедии», где черным по белому: « Массовый расстрел польских граждан в Катыни был произведен согласно прямому указанию Сталина и других советских руководителей и является преступлением сталинского режима».
Вроде бы — точка.
Однако нет. Выясняется — запятая…
Спустя два года после визита в Бутово, состоялась очередная встреча Владимира Владимировича с народом. Встреча, я бы сказал, виртуальная — с помощью «ящика». Представители народа, отобранные по такому случаю в разных городах страны, задавали вопросы, стоя перед камерами. Говорили, в основном, о житье-бытье. Владимир Владимирович терпеливо разъяснял, что всё идет неплохо, а будет идти еще лучше.
Но в конце задушевной беседы вдруг прозвучал вопрос об Иосифе Виссарионовиче. Точнее, об отношении Владимира Владимировича к Иосифу Виссарионовичу.
Путин Владимир Владимирович немного задумался, глянул честным, открытым взглядом в камеру (телевизионную) и сказал (дословно), что « эпохе правления Сталина нельзя дать однозначную оценку». А фигуру самого вождя посоветовал « не забрасывать камнями».
Стоп!.. А как же слова о миллионах жертв, сказанные раньше — на Бутовском полигоне?
А как же официально (заметь, официально) признанные досточтимой единороссной Думой « преступления сталинского режима»?
Значит, режим преступный, а отношение к эпохе правления главного преступника неоднозначно?
Что-то, Вася, как-то, Вася, не очень понятно, Вася…
Хорошо, допустим, политика — «тонкий ход». Дабы не раскачивать лодочку, надо уважить и тех, и других.
— Это как? И тех, кто убивал, и тех, кого убивали? А насчет совести как же?
— Ну, вы и вопросики задаете, батенька. В монастырь пора. Неровен час, еще о душе вспомните. Сказано же вам: «По-ли-ти-ка…»
Такая обстановочка складывалась. Не то чтобы Вождя начали прославлять повсюду, но мода потихоньку распространялась. Толстенькие книжечки в ярких обложках с портретом генералиссимуса легли на полочки магазинов. Простой и человечный дяденька с неизменной трубочкой замелькал в сериалах.
Да, были у дяденьки отдельные недостатки. А у кого их нет? Но в целом-то, в целом — просто дивный образ, просто отец родной. Если даже пришлепнул миллион-другой, так для великой же цели.
Появились спектакли, передачи по «ящику», статейки в журналах. Поначалу взвешенные: «С одной стороны, нельзя не признать, с другой стороны, нельзя не отметить…» Затем всё более напористые: «Сколько можно долдонить об этих репрессиях? Еще надо разобраться, сколько там и кого. Еще посчитать надо, так ли уж много».
Я иной раз пытаюсь понять, насаждалась ли эта мода сверху (пусть тихой сапой) или «созрел общественный запрос».
Если сверху, то понять можно. Народ истосковался по порядку и запутался в символах. Кто у нас теперь главнее — красная звезда о пяти лучах или золотой орел о двух головах — неясно. Можно выбрать что-то одно: вот только, что именно? Что-то придется отбросить. Иначе как увязать в одной башке Государя и того, кто Государя в расход отправил? Как объяснять дитю родному, проходящему в школе «Архипелаг ГУЛАГ», что там за доброго дядю с трубочкой кажут по «ящику»?
Народ в легком недоумении, это слегка мешает стабильности.
Восстанавливаем равновесие — объявляем преемственность поколений и поголовную гордость за державу. За какую? Да за такую — с Дзержинским и Сахаровым в обнимку.
Роль Вождя объясняем так: строилась великая держава, были великие достижения, выиграна великая война (благодаря великому таланту), однако… Однако Великий Вождь допускал иногда абсолютно недопустимые вещи и поубивал недопустимо много людей. Посему однозначную оценку дать сложно.
В собственной душе никаких внутренних катаклизмов и нестыковок не происходит, скорее чувствуется комфорт и появляется целостная картинка. Раз «преемственность», то какие могут быть угрызения? Всё и всегда было нормально, щит и меч держали правильно, а если порой где-то что-то перегибали, то лишь для блага Отечества.
Это — в верхах. Снизу ясности меньше. Во всяком случае, для меня.
Легко было бы понять, если б растущая тяга к вождю появилась в «лихие девяностые». Тут реакция нормальная — жрать нечего, денег нет, страна развалена, «холодную войну» проиграли… Даешь железную руку! Вождя, Генсека, фюрера — кого угодно! Немцы через это прошли в тридцатых — Веймарская республика.
Но при стабильности?
Возможно, стабильность оказалась не такой уж стабильной. Внизу барометр четче: «Дерьмократов, конечно, уже не видать, и буржуины вроде как бы попритихли. Однако ж снова воруют кругом — сверху донизу. Еще больше воруют. Опять справедливости нету… Главный-то сейчас — мужик правильный, а вот бояре, вся эта шайка — вот кто сволочи. При Сталине разгулялись бы, дармоеды! При нем чуть что — к стенке».
Отсюда, полагаю, и тяга к человечку с трубкой. А уж дальше — каков запрос, таков ответ. Мастерим фрегат «Держава» — на корме орел, на носу звезда, на мостике лидер нации.
Поднять якоря! Полный вперед-назад!
Так и плывем, братец…
ВОЖДЬ
Хорошо, какой там у нас год подкрался? Две тысячи седьмой, кажется.
Ну, что тебе рассказать? Подкрался, опрокинул бокальчик шампанского, закусил салатом оливье и произнес: «Так-с… Чего тут веселенького намечается?.. Ага, — выборы. Снова, значит, выборы… Ладно, хоть так развлечемся, на безрыбье и рак — рыба…»
Но пропусти мимо ушей, брат мой, эти недостойные кривляния. Выборы — вещь серьезная, а потому и поговорим серьезно.
Как тебе известно, выборные кампании в странах с недоразвитой (то есть западной) демократией сильно травмируют психику граждан. А при такой нервотрепке ни о каком гражданском обществе речи идти не может. Если, конечно, мы хотим иметь стабильное гражданское общество с единой генеральной линией, единым руководством и единым образом мыслей. Поскольку всё остальное — бред.
В странах же суверенной демократии забота о душевном покое людей является главной целью, и потому выборные кампании здесь не должны нарушать стабильности.
Гармония жизни при суверенной демократии обеспечивается тем, что наличие разных партий — коли уж этого нельзя избежать — не отменяет главенства одной из них, руководимой лидером нации. Число голосов, поданных за главную партию, должно постоянно расти. Причем рост этот необходимо заранее планировать, чтобы исключить неразбериху и путаницу.
«Но, — спросишь ты, — в чем же тогда интрига выборов? И не соскучится ли народ без интриги?»
Вопрос резонный. При суверенной демократии народ не должен нервничать, однако не должен и скучать. А интрига заключается в том, какой именно план по числу голосов будет «спущен сверху» на этот раз. Интрига — в трепетном ожидании: будет ли это, скажем, девяносто процентов или ограничатся, скажем, восьмьюдесятью?
Суверенная демократия не отменяет, а, наоборот, обостряет выборную борьбу. Главной партии в таких условиях приходится бороться не только с конкурентами (этих как раз можно в расчет не брать), а в первую очередь с самой собой. В руководстве партии возникают жаркие дискуссии. Образуются группы радикалов, согласных только на девяносто процентов, не меньше. Им противостоят группы умеренных, готовых согласиться на восемьдесят. Не исключено и появление ренегатов — беспринципных типов, которых удовлетворят и какие-нибудь шестьдесят-семьдесят. В таких условиях определить окончательную цифру и передать ее «на места», в избирательные комиссии — адов труд.
Вот где настоящая интрига, скажу тебе. Вот где борьба!
Только и это еще не всё. Когда цифра, наконец, согласована и доведена до сведения каждого губернатора, образуется новая интрига.