Споры не затихали. Народ пристально вглядывался в мерцающий экран «ящика», сравнивая два лица:
— А вдруг и впрямь оба пойдут, Колян? Чо тогда делать?.. Этот, молодой, вроде как ничего себе. Но как-то вот, что-то вот не хватает. Чо скажешь, Коль?
— Чо скажу, чо скажу… Прежнего садить надо. Этот пацан разве кувшинину в море достанет? Да не в жисть. Слабак.
— А на кой тебе тот кувшин сдался?
— На кой, на кой… Раз достал, значит надо… Не, я за старого буду. А ты — как хошь.
— А я, Коль, еще подумаю…
Прогрессивная общественность тоже замерла в ожидании чуда:
— Как думаете, Арсений Христофорович, неужели рискнут?
— А почему бы и нет, милейший… Времена, знаете, изменились. Вы последнюю речь слышали?
— Насчет модернизации?
— Именно так… А модернизация, скажу я вам, требует новых подходов. Раскованности ума, так сказать.
— Полагаете, тот, который лидер, допустит?
— А почему бы и нет, Христофор Арсеньевич? Двенадцать лет при власти, пора отдохнуть. Дорогу молодым, как говорят.
— Золотые слова… Но всё ж позволю себе усомниться. Власть, знаете ли, вещь такая… Привыкаешь.
— Ну, не знаю, не знаю… А в чем, собственно, проблема? Если захотят вернуть, если доверят еще разок, значит, так тому и быть. Vox populi vox Dei. Глас народа — глас Божий… А если решат иначе, то думаю, согласится, уступит… Я б уступил.
— Эх, вашими бы устами, Арсений Христофорович…
Споры велись, а решающий день близился.
Но прежде чем перейти к тому дню, вернусь к событиям, о которых обещал рассказать поподробнее. То есть о военных действиях в Грузии. Подробно говорить о них не буду, ты, надеюсь, поймешь всё из фрагментов моих «путевых заметок», написанных после возвращения из Тбилиси. В них, конечно, лишь субъективный взгляд на проблему, но ведь любой взгляд — субъективный. Может, и не стал бы приводить здесь свои записки — наелся уже политики, самому обрыдла. Но там даже не о политике, там о людях, которых эта политика давит. Мне тогда на всю эту историю просто с человеческой точки зрения посмотреть хотелось.
Это — 2009 год. Я сейчас долго думал, цеплять ли те фрагменты к письму — они же совсем по-другому написаны и совсем в другое время. Только хочется всё же показать тебе людей, с которыми встречался, чтобы и ты мог побыть среди них, раз уж нам вместе съездить туда не пришлось.
В общем, такое вот «лирическое отступление»…
ТБИЛИССКИЕ ВСТРЕЧИ
Пузатенький «Боинг 737», приземлившись, долго катил по бетону, выруливая к зданию аэропорта. Шум двигателей, обрывки фраз, русская и грузинская речь. Украинская стюардесса (мы летели из Киева) тщетно молила вскочивших с мест пассажиров потерпеть и не торопиться. Терпели секунд пятнадцать. Затем картина повторялась…
В холле аэропорта всё протекало более чинно. Пройдя контроль и ухватив с ленты транспортера свой чемодан, я разглядел в толпе встречавших Пикрию. За ее спиной, подобно монументу, возвышался Ираклий. А вскоре мой старенький баул уже покоился на заднем сиденье не менее старенького «Фольксвагена». Мне, как гостю, отводилось место рядом с водителем. Ираклий одной рукой крутил баранку, другой жестикулировал, ибо речь, не сопровождаемая жестами, есть не речь, а занудство. Грузия…
Вечер. Девятый час. В Петербурге еще светло, а тут черное небо, звезды и под ними — как отражение — россыпь огней лежащего в темной долине города, который я видел последний раз тридцать два года назад.
— Ну, как у вас там? — спрашивает Ираклий.
— Снег, — отвечаю я.
— Снег, — глубокомысленно повторяет он. — Снег — это плохо.
— Угу.
Наступает долгая пауза.
— А у вас тут как? — спрашиваю, чтобы прервать молчание.
— У нас? — Ираклий оживляется и рассекает воздух ладонью. — У нас всё хорошо, дорогой. Ну, сейчас, конечно, не совсем чтоб просто. Вот до войны у меня…
Пикрия сзади деликатно кашляет. Разговор снова прерывается.
— Ты знаешь, дорогой, — продолжает Ираклий спустя минуту, — мы сейчас приедем, сядем за стол, Элисо тебя давно ждет. Ты нам про Петербург расскажешь. Я, знаешь, когда был в Петербурге? Я сам уже не помню когда. А ты нам расскажешь про свою жизнь. Про детей, про жену расскажешь. А про всю эту политику мы говорить не будем. Ну, зачем нам эта политика? Правда, дорогой?
Я не собираюсь говорить о политике. Я еду к своим друзьям — в город, очаровавший меня когда-то и слившийся тогда с картинами Пиросмани, с голосом Нани Брегвадзе, с «Певчим дроздом» Иоселиани. В легкий, теплый город Тбилиси, лежащий там, впереди, у подножия гор, обступивших это ночное шоссе.
Но в шестидесяти километрах отсюда находится земля, полгода назад разделившая их и меня. Истерзанная короткой нелепой войной, отнявшая — Бог знает на сколько лет — что-то безмерно ценное, что было у нас: просто возможность легко и непринужденно общаться друг с другом.
Война… Кто-то, потупясь, назовет ее «конфликтом». Кто-то будет трубить о победе. А кто-то станет подсчитывать дивиденды, втискивая судьбы людей в толстые папки отчетов…
Может, и впрямь нелепо рассуждать в этой суетне о человеческих судьбах, о том, чем обернется для целых народов, разделенных лежащим вдали горным хребтом, безумный август 2008 года?
Бал правит Ее Величество Геополитика. Всё остальное — интеллигентские бредни…
А может, стоит всё-таки на минуту остановиться и немного подумать. Спокойно, без истерики. Подумать, как начинала раскручиваться эта спираль, как и когда свернули мы на эту дорогу, приведшую нас в тупик.
«Зачем дорога, если она не ведет к храму?»
Мы с Ираклием сидим за длинным столом в ожидании гостей. Под маленькой люстрой советских еще времен — точно такой, что когда-то висела в моей комнате, — выстроились тарелки, бокалы, плоские миски, в которых дымится что-то ароматное и наверняка чертовски вкусное. Особенно после самолетной кормежки.
— Послушай, — говорит он, уловив момент, когда Пикрия выходит на кухню. — Послушай, дорогой. Ну вот скажи мне, почему так всё получилось?.. Ты только не думай, что тут обида какая-нибудь или всё такое. Ну, ты понимаешь…
Пикрия возвращается с очередным блюдом в руках. Мельком глянув на притихшего Ираклия, она задерживается возле стола. Улыбка на лице еще держится, но уже не ахти как.
— Если я услышу хоть слово про политику, — раздельно чеканит она, — я вас обоих…
Ираклий делает вид, что в данный момент его больше всего на свете интересует люстра. Похоже, надо встревать.
— Ай, ай, калбатоно Пикрия! Что я вижу? И это — восточная женщина?
— Восточных женщин ищи в Самарканде, — гордо произносит калбатоно Пикрия, но всё же смиряет гнев. — Нет, правда, мальчики, ну мы же договорились!
Великовозрастные мальчики дружно кивают, и она, помедлив, удаляется.
Всё хорошо. Всё нормально. Всё прекрасно.
Светит желтая люстра над вереницей тонких бокалов, стоят на белой скатерти графины с красным вином, лежит на тарелках мягкий лаваш. Зачем нам какая-то геополитика? Кому вообще она нужна?..
Я выбрал не самое удачное время для встречи с друзьями. Но я сам его выбрал. Мне хотелось не только встретиться с теми, кого я знал и любил, но и поговорить с самыми разными людьми, чтобы понять и разобраться, насколько это возможно, в том, что случилось.
Я провел здесь почти месяц. Мне довелось встречаться и откровенно беседовать со множеством людей, по-разному воспринимавших то, что произошло в августе. Беседы эти не всегда протекали гладко. Но нигде и ни разу я не столкнулся с враждебностью.
Нигде и ни разу. И это главное, что мне хотелось бы сказать в самом начале.