Прошло три часа, в комнате, полной гостей, не смолкают разговоры и тосты. Ираклий поднимает бокал, сжав хрустальную ножку мощными пальцами.
«А сейчас мы выпьем за…» Я пытаюсь провякать что-то вроде: «Может, хватит?» Но гнусное это вяканье не удостаивается того, чтобы быть услышанным. «…Мы выпьем сейчас за то, чтобы…» Я ухватываю паузу и снова вставляю свое жалкое: «Иракушка, а может, хватит?» Он смотрит на меня удивленно. Потом — умиленно, как смотрят на маленьких детей, взявшихся судить о делах, им не ведомых. «Послушай, — говорит он. — Послушай, дорогой. Ну это же в-и-н-о. Понимаешь, это же вино. Это же — солнце. Ты понимаешь?»
И мы пьем из тонких бокалов терпкое грузинское солнце. То самое, что светит сейчас над Тбилиси. То самое, что светит в этот миг над абхазскими пляжами, над осетинскими селами. То самое, что светит сейчас над Россией…
Мы пьем молча, смакуя каждый глоток. За раскрытым окном какая-то женщина кричит, перекрывая шум бегущих машин: «Датико, ты где болтаешься?» Кричит она по-русски, с едва уловимым акцентом.
— А знаешь, — поворачивается ко мне Ираклий, — я до школы вообще по-грузински почти не говорил. Я в русский садик ходил, бабушка по-русски говорила, мама с отцом и грузинский, и русский знали. Мне потом в школе трудно пришлось.
Он рассказывает о своем детстве, о своей жизни в старом тбилисском доме с узорчатыми деревянными балконами, на которых сушилось белье и сновала галдящая ребятня.
— У нас, знаешь, как было? Вот, снизу кто-то наверх кричит: «Гулико, ты сегодня чахохбили готовишь?.. Ну, тогда я чахохбили делать не буду, я хачжапури испеку». По праздникам все во дворе собирались за одним столом. А и не по праздникам — тоже… Давно это было. Сейчас, конечно, уже не так.
— Почему не так? Зачем говоришь? Так! — встревает Нодар, сидящий напротив меня. — Посмотри, у Малхаза во дворе тоже все собираются. А у Гелы? Они там навес даже сделали, чтоб дождь не капал…
На месте бывшего дома Ираклия теперь стоит многоэтажка, в одной из квартир которой мы пьем вино и говорим тосты. Но какой-то неуловимый дух тех старых дворов остался и в этом доме. И не было случая, чтобы сосед на лестнице не поздоровался со мной — совершенно не знакомым ему человеком.
— Внимание! — присоединяется к разговору Гуга — массивный, коротко стриженный Жан Габен с неожиданно детской улыбкой. — Я вот в регби играю…
— Да, он регбист, — многозначительно подтверждает Малхаз, сидящий рядом. — И я тоже регбист.
Через минуту выясняется, что половина сидящих за столом — регбисты. А я-то гадал: почему они все такие здоровенные, как Иракушка?
— Вот я, значит, регбист, — продолжает Гуга. — Ты, батоно Валера, конечно, слышал, что мы недавно у вас выиграли. Двадцать девять — двадцать один.
Я не слышал. Но деловито киваю головой: спорт — штука такая, всё бывает, сегодня ты, завтра — я.
— И вот, послушай, дорогой. — Представитель команды-соперника кладет широченную ладонь на плечо проигравшему. — Мы думали, ну, понимаешь, что они, может, уйдут после игры. Ну, в общем, сам понимаешь, время такое… А они, знаешь? Они вот так встали в два ряда — справа и слева — и аплодировали нам. Понимаешь?
Да всё я понимаю. И что, мне легче от этого? А им, что, легче?..
— Все люди — люди, — тихо говорит Элисо. — Знаешь, сколько здесь разных людей живет? И кахетинцы, и гурийцы, и картлийцы, и рачинцы, и сваны, и мингрелы, и абхазы, и осетины… Ну, всякое бывало. Но вместе все жили, сколько лет. Посмотри: вот — муж, вот — жена. Кто откуда. Посмотри — дети. Дети разве спрашивают?.. А потом — война…
И снова драная кошка Политика начинает шастать на своих грязных лапах по столу, между бокалов с красным вином, между стопок лаваша, между тарелок с ароматным, пряным сациви…
Идейный багаж придворных российских политтехнологов сводится к одной мысли. И мысль эта проста: «Кто не с нами — тот против нас». Притом они очень любят кивать в сторону США (виновных, как известно, во всех бедах России.) Америке можно в Ирак, а нам в Грузию нельзя? Им можно признавать Косово, а мы, что, рыжие?
Конечно, рассуждения о нравственной политике в современном мире — не более чем прекраснодушные мечты. Политика имеет специфические отношения с моралью. Но это не значит, что она не имеет их вовсе.
Однако если даже оставить в стороне моральные аспекты, стоит хотя бы задуматься о вещах более прагматичных. Что выгоднее для России: иметь рядом дружественную Грузию, не раздираемую сепаратизмом, или, способствуя ее расчленению, держать униженную и озлобленную страну «на коротком поводке»?
Сразу слышится громкий хор: «Дружественную страну, говоришь? Да эти ж мерзавцы в НАТО рвутся! В НАТО!! Ты что, не видишь?..»
Бедное НАТО. Кто только туда не рвется? А мы-то их всех столько лет кормили-поили. Неблагодарные! Просто душа содрогается от гнева.
Но воздержимся обсуждать, кто кого тут кормил и поил. Иначе, чего доброго, Казахстан начнет заявлять, что кормил полстраны хлебом, Азербайджан начнет подсчитывать баррели нефти, Узбекистан вспомнит, кто кого снабжал хлопком, а та же Грузия и Молдова — кто поил вином. (Правда, как выяснилось — плохим вином, которое пить нельзя. Но ведь пили.) Украина тоже может приличный счет выставить. Так что воздержимся от дискуссии на эту скользкую тему.
В любом случае каждый имеет право на выбор.
Грузия такой выбор сделала. И коли этот выбор нам не по нраву, то надеяться изменить его, свергнув «прозападный режим Саакашвили», — мечта наивная.
Если грузинский народ решит избавиться от Саакашвили, он сделает это без нашей помощи. Но не стоит забывать, что в Грузии за вступление в НАТО высказалась на референдуме подавляющая часть населения.
Выбор в пользу НАТО может быть ошибочным. Но, критикуя его, надо отдавать себе отчет, что именно наша политика в абхазском и южноосетинском конфликтах способствовала росту пронатовских настроений в Грузии. И надо понимать, что взгляд на проблему Абхазии и Южной Осетии един здесь у всех — вне зависимости от любви или нелюбви к НАТО.
История отношений различных национальных групп, населяющих Грузию, — долгая и непростая история, как непроста история таких отношений в России.
Когда в начале 90-х годов Грузия — еще при Гамсахурдии — применила военную силу для решения конфликтов на своей территории, это был импульсивный и далеко не лучший вариант. Но почему мы считаем, что дудаевский сепаратизм в Чечне дал нам в свое время больше оснований применить военную силу?
Отправка в 1992 году в Грузию миротворцев по договору, подписанному Ельциным и Шеварднадзе, была логичной акцией. Хотя в полной мере назвать эти силы миротворческими — в международном понимании — довольно трудно. Миротворцы часто используются ООН для разделения противоборствующих сторон. Но к этому всегда привлекаются военные лишь из тех стран, которые никак не замешаны в конфликте. В данном же случае такие силы включали три батальона — из России, Грузии и Южной Осетии. Тут, кстати, следовало бы заметить, что «вооруженные силы» Южной Осетии — если использовать нашу терминологию — являлись не чем иным, как незаконными вооруженными формированиями. Ведь если такое название было правильным по отношению к «вооруженным силам» дудаевского режима в Чечне, то почему оно не должно распространяться на южноосетинских ополченцев? Разве мы до августа 2008-го не заявляли постоянно, что признаём территориальную целостность Грузии и ее суверенитет? А на территории суверенного государства не может находиться никаких законных вооруженных формирований, не подчиняющихся ее правительству.
Целых три года — начиная с 2005-го — Грузия просила заменить эти миротворческие силы контингентом ОБСЕ или ООН. Мы были категорически против.
Одновременно мы в ускоренном порядке раздавали всем желающим в Южной Осетии и Абхазии российские паспорта. Конечно, этот тонкий дипломатический ход дает нам теперь возможность говорить о защите граждан России от кровавого Саакашвили, действующего по наводке Америки. Но занятно, как бы мы посмотрели, если бы в свое время, скажем, американцы начали раздавать в Чечне паспорта США, чтобы потом иметь возможность «защищать» своих граждан? А желающих получить американское гражданство там, думаю, нашлось бы немало.