А что касается споров о том, кто сделал первый выстрел, то спорить об этом можно до хрипоты. Только первые выстрелы прозвучали задолго до восьмого августа. И провокации в зоне конфликта начались задолго до этой даты.
Страшилки наших конспирологов о науськивании горячего грузинского парня Соединенными Штатами при молчаливом согласии Европы годятся лишь для внутреннего потребления. Европейцы после Югославии отнюдь не горели желанием заполучить еще одну головную боль. А дяденька Буш, может, и не Спиноза, но грамотные советники, к которым он прислушивался, в его администрации всё же были. Там не одни «ястребы» сидят, Ирака и Афганистана им достаточно.
Это не значит, что желающих перекроить мир под себя нет. Все эти хитроумные схемы, все эти «теории управляемого хаоса», все эти «шахматные доски» Бжезинского и прочих геополитиков существуют. Но мир никогда не развивался по чьим-то схемам. В нем одновременно реализуется множество стратегий — больших и маленьких, умных и не слишком, четко сформулированных и спонтанных. Они пересекаются, сталкиваются, порождая конфликты.
Глядеть на такой мир сквозь розовые очки, призывая к всеобщему братству, глупо. Но еще глупее выискивать повсюду чью-то одну коварную «руку» или вопить о всемирном заговоре.
Как бы там ни было, война началась. Первая война на постсоветском пространстве за пределами России с участием регулярной российской армии.
Начав военные действия, всегда трудно остановиться. Трудно, но можно. Была бы воля. Мы не остановились. Двинулись вглубь. Раздолбали инфраструктуру. Показали, кто в доме хозяин. Победили. Отлично.
Но еще можно было ограничиться этой победой, восстановить статус-кво и начать — уже в новых условиях — диалог о статусе Южной Осетии и Абхазии при максимальной автономии и самоуправлении, не ставя под сомнение территориальную целостность Грузии. Даже с неадекватным и глубоко противным Саакашвили. Хотя стоит заметить, что сохранение им своего поста в этих условиях было под большим вопросом.
Если уж на то пошло, то сохранить президентское кресло Саакашвили помогли именно мы. Тем, что начали громогласно требовать его отставки, стали объяснять всем, что иметь дело с таким бякой не намерены и видеть его президентом Грузии не хотим. Только вряд ли отыщется народ, которому понравится, если ему указывают, кто должен им управлять.
Впрочем, смешно думать, что любой, кто сменит Саакашвили, смирится когда-нибудь с расчленением Грузии. Как не смирился бы с расчленением своей страны ни один президент в России. Просто потому, что не смог бы никогда объяснить это собственному народу. Даже если с народом этим не слишком принято объясняться…
Тбилиси. Полдень. Очень тепло — градусов двадцать, полагаю. Мы сидим с Резо в маленьком кафе на углу проспекта Руставели и улицы Пушкина. Резо тридцать лет — по возрасту годится мне в сыновья. Окна кафе выходят на площадь, центр которой отмечен колонной с позолоченным всадником наверху. Святой Георгий пронзает копьем дракона.
— Церетели — кивает Резо в сторону монумента.
Я разглядываю архитектурный шедевр. Значит, и тут отметился, вездесущий ты наш. Потом, глядя по сторонам, пытаюсь вспомнить, как выглядела эта площадь три десятка лет тому назад.
— А здесь раньше что стояло? — спрашиваю у Резо.
— Здесь Ленин стоял. Раньше называлась площадь Ленина. Теперь — Свободы. Ленина сняли.
— Ну да, понятно.
— А Пушкин стоит, — он указывает пальцем на бронзовый памятник в дальнем углу площади.
Александр Сергеевич Пушкин, отворотясь от Зураба Константиновича Церетели, глядит с невысокого постамента на портал Музея искусств.
— Он тут всегда стоял, — говорит Резо и, дабы подтвердить толерантность, добавляет: — Никто его не трогал. Один дурак написал, что надо Пушкина убрать, а еще один сказал, что надо Грибоедова перехоронить в другое место — из Мтацминда. Им тогда знаешь что устроили! Потом они по телевизору извинялись, говорили, что не так их поняли… Много дураков у нас.
— Везде хватает.
— А еще, знаешь, у нас Московский проспект есть. Как был, так и остался. — Резо, скосив глаз, пытается оценить мою реакцию. — И, между прочим, Санкт-Петербургская улица тоже есть. Там, знаешь, кто жил? Там Примаков жил.
— Неужто?
— Правда, правда. Клянусь мамой.
Молоденькая девушка, бесшумно появившись ниоткуда, ставит перед нами две порции мороженого и так же бесшумно исчезает. Ну, вот опять, как всегда — наиболее интересное не успеваешь толком рассмотреть!
— У нас мороженое самое вкусное, — сообщает Резо.
— Самое вкусное в Петербурге. У вас гора самая высокая.
— Нет, — вздыхает Резо. — Самая высокая не у нас.
— У вас, у вас, — потакаю я уязвленному самолюбию горца. — А в Киеве река самая широкая. А у нас вчерась щуку поймали размером с кита. Не слыхал?
— Да ну тебя!..
Погода жаркая, мороженое действительно неплохое. Я снова оглядываюсь, силясь вытащить из памяти жалкие обрывки каких-то старых картинок. Ничего не выходит. Площадь окружают дома, многие из которых построены наверняка лет десять назад, не больше.
— А вот этот когда появился? Раньше его здесь вроде не было.
— Это банк, — говорит Резо. — А рядом — мэрия бывшая. Теперь там не знаю что. А вон там дом стоял, он при Гамсахурдии сгорел, во время гражданской войны. И еще Дом художника сгорел — который у кинотеатра. Мы с братом тогда маленькие были еще, бегали смотреть, как горит.
— Сколько тебе было?
— Мне девять лет было. Или десять… Вот, посчитай: Гамсахурдия в 90-м году пришел, через год война началась. Да, в декабре. Ты, если к парламенту пойдешь, там еще следы остались от пуль. А за парламентом тоже два дома сгорели…
— А тогда, при Гамсахурдии, парламент не горел?
— Нет, не горел. Гамсахурдия там внизу сидел, в бункере… Вообще, страшно было. Нам-то не страшно — мы маленькие, а отец с мамой очень боялись, не пускали нас. Но мы все равно бегали…
Я вспоминаю август 91-го в Петербурге, людей у Мариинского дворца, вспоминаю Москву 93-го, черный дым над Белым домом. Все, в общем, через одно и то же прошли. Кто — раньше, кто — позже.
Только нашей стабилизацией здесь, похоже, не пахнет. Через три дня, девятого апреля, должен пройти митинг оппозиции, я слышу о нем повсюду. Требование одно: отставка Саакашвили. В прошлом году это закончилось дубинками и слезоточивым газом. На сей раз ни одна из сторон, кажется, не хочет обострения. Но скрытая напряженность все равно чувствуется.
— Ты девятого на площадь пойдешь? — спрашиваю у Резо.
— Пойду, — гордо заявляет он. — У нас на работе все пойдут.
— Ну, так уж и все.
— Все, все. У нас же выходной будет. И шеф тоже пойдет.
— А сколько лет твоему шефу?
— Ему уже пятьдесят. Говорит, надоел Миша. Сколько можно обещать? Всё обещает и обещает. Смотри — улицы не ремонтируют. Здесь-то всё красиво, а ты дальше отойди — там посмотришь.
— М-м-да… Зато, я слышал, у вас ГАИ взяток не берет, — решаю я защитить бедного, обложенного со всех сторон Мишу Саакашвили.
— ГАИ теперь нет, теперь — патрули. ГАИ разогнали. Потом всех заново набрали. Очень строгий, знаешь, у них там отбор был. И теперь, представляешь, никто у тебя даже лари не возьмет. Честное слово!
Об этом фантастическом явлении мне уже приходилось слышать не раз. И об упомянутых патрулях рассказывали самые разные люди. Здесь это предмет особой гордости. Взяток они действительно не берут, чему есть масса свидетелей. Как удалось такого достичь, с трудом представляю. Но это факт.
Патруль совмещает функции ГАИ и милиции общественной безопасности. Бело-синие «Шкоды» и «Фольксвагены» можно увидеть на всех тбилисских улицах. Просто стоять «в засаде» им не разрешено. Каждая машина должна за смену выработать не менее тридцати литров бензина — это контролируется. В обычном режиме патруль следит за дорожным движением. Но любой человек, попавший в критическую ситуацию — кража, пожар или квартирная ссора, может набрать телефонный номер 022. Через 3–5 минут патруль будет на месте. Если необходимо, он моментально вызывает по прямому каналу пожарных или скорую помощь, либо — когда речь идет о преступлении — сам разбирается в ситуации с помощью других патрулей. Система, как мне рассказывали, отлажена безупречно.