Муж. (в отчаянии) Вот-те блин! Как же ей крышу-то на место ставить?
Жена. Что такое?
Муж. Нет-нет, ничего… Просто вы очень напомнили мне мою дражайшую супружницу, Анну Амбруазовну Котову, в девичестве Бонину. Одно, знаете ли, лицо… и фигура, и грудь, и прочее…
Жена. (презрительно) Чушь! Да я в жизни не вышла бы за такого труса и дурака! (после паузы) Хотя… (наливает себе рому и выпивает) Тебе не предлагаю — это напиток для настоящих мужчин, а из таковых в этом доме — только я. На́ тебе твою клубничную… да смотри, чтоб задница не слиплась. (бросает ему в окошко бутылку с наливкой)
Муж. (ловит бутылку) Премного благодарны… А об чем вы начали рассказывать?
Жена. Когда?
Муж. Ну вы еще изволили заметить, что за меня бы не вышли, а потом сказали: "хотя…" «Хотя» — что?
Жена. (бухается в кресло и задирает ноги на стол) Хотя… хотя… Хотя — вышла!
Муж. (с надеждой) Ну и?.. Вспоминайте, пожалуйста, вспоминайте… Это очень важно для вашего душевного здоровья.
Жена. А чего тут вспоминать… молодая была, глупая. В шестнадцать-то лет каких только дров не наломаешь!
Муж. Какие дрова? Какие шестнадцать? Тебе уже двадцать два было. И любила ты меня как кошка. Аж вся тряслась, как я за сиську брался.
Жена. (задумчиво) Да при чем тут ты, убогая душа, со всеми твоими кошками? Я о нем, об этом мерзавце и подлеце — мистере Джеймсе Бонни, собственной персоной. О, как он был красив в своем небесно-голубом жилете, в ярко начищенных английских башмаках и треуголке с золотым позументом! Все девки и дамы обеих Каролин шли пятнами, едва завидев его развинченную походку. Да что там говорить! Любая побежала бы за ним на край света, помани он хоть пальцем. Вот я в него и втрескалась, грешным делом. О-хо-хо… Вынь да положь! Уж такая у меня натура. Все уже тогда знали, что мне лучше не перечить — с тех пор, как зарезала я под горячую руку эту старую дуру, мою служанку. Спасибо, папаша отмазал по малолетству.
Муж. Зарезала? Служанку? За что? Это ж сколько тебе тогда было?
Жена. Десять еще не исполнилось. А за что — не помню. То ли не пускала куда-то, то ли мыться заставляла, то ли еще что… а тут ножик рядом лежал. Ну я ее и чикнула. Йй-ех! Вот говорят — первый труп на всю жизнь запоминаешь. Враки! Я ее и не помню совсем. Помню только, что дура, а кроме…
Муж. А что, были еще трупы?
Жена. Да ты, я вижу, совсем на голову слабый. Я ж тебе говорю — Анна Бонни я. Ну?.. Неужели не слыхал? Да на моей сабле больше душ висит, чем на всех виселицах Карибского моря! А та вот служанка первая была. До сих пор ее помню, так и стоит перед глазами, с перерезанным горлом. Глаза удивленные, а кровища так и хлещет, так и хлещет, так и хлещет… Аа-а-а!
Хватает саблю и с воплем бросается на окошко кухни. Но Муж начеку. Отразив первый натиск при помощи сковородки, он начинает бомбардировать Жену вопросами, надеясь таким образом сбить ее с наступательного порыва. Это ему удается.
Муж. Ну? А потом? А потом что было? А потом? Расскажи!! Что потом?!
Жена. А? Что? (потеряв всякий интерес к штурму, отходит от окошка и кладет саблю на стол) Потом? А потом просто. Джимми думал отхватить через меня папашину плантацию. Но не тут-то было. Папаша видел его насквозь! Пришлось нам уматывать на старые джиммины пастбища. Так я попала на Багамы, в пиратский рай, будь он проклят и будь он благословен! (наливает себе рому) Черная Борода! Капитан Кидд! Капитан Дженнингс! Веселая компания!..
Муж. А муж?
Жена. А что — муж?.. То что Джимми — слизняк, я поняла довольно быстро. А как же иначе… Вокруг, в кабаках Нью-Провиденс было достаточно людей, гораздо более похожих на настоящих мужчин. Тогда как раз вышла амнистия… все пираты были на берегу, накачивались ромом и драили девок. (смеется) Я пошла в самый дурной кабак острова с саблей и двумя пистолетами и отстрелила ухо первому же пьянчуге, который попробовал было ухватить меня за задницу. Честно говоря, он был ни в чем не виноват. Но надо же мне было сразу себя поставить! Бедняга! Это ухо оказалось его единственным — первое еще год тому назад отрезал мой будущий дружок — Пьер Анютины Глазки.
Что ж, значит такая выпала ему судьба — ходить безухим. Есть в этом и свои плюсы — петля ни за что не задевает, как приходит время болтаться на рее…
А с Пьером я познакомилась в тот же вечер — он подошел рассказать про первое ухо. Эх, веселые денечки…
Муж. И ты ушла к Пьеру? А муж?
Жена. (с досадой) Да что ты все заладил «муж», "муж"?.. Мужа я избила при всех, табуреткой, в первый же раз, когда он сунулся ко мне с упреками. А к Пьеру Анютины Глазки я уйти не могла, потому что он был гомик. В смысле траханья мы с ним были соперницами. А во всех остальных смыслах — подругами. Но поверь мне, крыса, это был единственный настоящий мужчина из всех, кого я знала. А знала я многих…
Он научил меня фехтовать. Йй-ех! Йй-ех! Йй-ех! Да, да! Я была лучшей фехтовальщицей на островах! Однажды я на спор вызвала на Ямайке местного учителя фехтования и отрезала ему все пуговицы на камзоле — одну за другой! (делает выпады) Бац! Бац! Бац! Ха! Меня все там боялись! Но это было уже потом. А тогда я влюбилась в самого крутого мужика на Багамах. Чидли Баярд! Он не был пиратом. Ну разве что чуть-чуть… Зато богат был, как испанский король! Молод! Красив!
Муж. Что ж твой Пьер-то на него не запал?
Жена. Почему не запал? Запал… На Чидли Баярда все западали. Только Чидли любил женщин. Была у него такая слабость. А кроме того, жил он тогда с одной местной креолкой, Марией Варгас. Редкостная сука… красивая, как голубка и жестокая, как крокодил. Ходила повсюду с таким вот кривым клинком, и все ее боялись, даже Пьер, который не боялся ничего. Как-то на пристани четырехлетний мальчуган нечаянно забрызгал грязью ее подол… никто и охнуть не успел, как малец уже был без головы. А стерва пошла себе дальше, как ни в чем ни бывало, даже не оглянулась посмотреть, как он сучит ножками в смертной агонии. Ха! Что ни говори, а с ножом она управлялась ловчее некуда.
Пьер мне как-то сказал: "Она ведьма, поверь моему глазу, а с ведьмой мне не сладить. Ведьму может завалить только другая ведьма." Так говорил Пьер Анютины Глазки, и он знал, о чем говорил.