Настя стояла, переминаясь стройными ногами на белых толстых платформах, смеялась, встряхивая блестящим хвостом, а рядом с ней смеялись сразу три взрослых парня, один махал руками, что-то рассказывая, и задевал Олю Осипову, та обиженно отстранялась, но тут же снова подходила, слушая и с готовностью смеясь.
— Угу, — угрюмо сказал Олег, — конечно, они без своих девок приехали, в Раздольном живут, вот сегодня типа на прощальный с нами вечер напросились. Актеры погорелого театра. Еще неизвестно, с кем бы их биксы танцевали.
— С бурсы? — машинально уточнила Лора.
— А?
— Биксы с бурсы? Я шучу.
— А-а-а…
Он прислонился к Лориному плечу, тронул губами ухо.
— Ларисочка… а ну их, танцы эти. Тоска зеленая. Я знаю, где соловей поет. Там, на роднике. Галина и Наденька сегодня квасят, с начальством. Так что, всю ночь гуляем.
Лора подняла брови, не зная, что делать и что говорить. В голове была сплошная каша. Ну ладно их с Настей, сами разберутся. Но он сам? Совсем не понимает, что обидел ее, и еще обидел Тоню Величко, и кто там еще поверил, аж пять штук девок, всех посчитал, и Лора должна быть шестой. Штукой. Но из-за своих метаний насчет дурака Коли выпуталась, совсем получается, случайно. И вот сидит, такой весь хорошенький, хлопает своими синими глазами, вроде не он смеялся ехидно, передавая Лоре деревенские сплетни. И главное, сказал гадость про Таньку, будто не пацан с мужественной фигурой, а какая-то противная бабка с лавки. Которой только бы похаять всех вокруг.
Она хотела вскочить и все это выпалить в красивое лицо, такое насквозь фальшивое с его уверенной улыбочкой. Конечно, если даже королева Настя прощает Олежке, то уж Крыса-Лариса вообще должна падать и плакать от счастья.
Но колонки, прокашлявшись басами и визгами, заорали в полную силу.
Олег встал, оглянулся на уже танцующую Настю, и склонился, церемонно прижимая руку к груди.
Страдал тоскующе голос из колонок.
Лора тоже поднялась, поправляя на плече сумочку. Шагнула в сторону, обходя протянутые к ней руки. И помахала своей.
Шла через сомкнутые пары, разыскивая Инну. Горело лицо, пылали уши, а сердце не в такт словам отстукивало ее личное время, ее собственные, личные желания.
— А я повторяю вновь и вновь!
Не умирай любовь, не умирай любовь…
Постояла три секунды у стены, рядом с парой, на которую, то падал свет, то ложилась уже ночная темнота. Инна, закрыв глаза, ступала длинными ногами, а ее вел парень, не очень высокий, с модными волосами до плеч. Осторожно кружил, что-то шепча в маленькое ухо.
Я ухожу, мысленно сказала Лора танцующей подруге, но все будет хорошо. Просто вот прекрасно. Я схожу туда. И вернусь.
Она додумалась забежать в дом, сменить босоножки на кеды, и, наплевав, что они, наверное, смешно выглядят с голубой юбкой, летающей колокольчиком вокруг бедер, ушла в темноту, полную низких звезд и далекого сонного грома. Почти бежала, по светлеющей в звездном свете дороге, которая широкой дугой вела мимо ставка, оставляя по левую руку высокие, страшноватые ночью, заросли шелестящей кукурузы.
И тяжело коротко дыша, медленно подошла к воротам, за которыми сразу же проснулся и загремел цепью страж секрета, лохматый Беляш.
Отдышавшись, Лора присела, высматривая пса через провисшие проволоки. За спиной голосили лягушки, умолкали, казалось, лопнув от крика, и начинали снова, наверное, новые.
— Беляш, — сказала шепотом, — Беляш, это я, я была уже тут. Ты меня помнишь? На, у меня тут…
Откопала в сумочке разломанное Наденькино печенье, и кинула в сторону лохматой тени. Беляш зачавкал, радостно повизгивая и молотя хвостом.
— А где твой дядя Серега?
Она встала, колеблясь, кричать ли, и что нужно крикнуть. А вдруг его нет? Или кто-то другой там, в сторожке, похожей на большую собачью будку…
И рассудив, что незачем кричать, потому что Беляш ее признал и не тронет, откинула петлю и протащила по сухой траве створку калитки. Вошла, облизывая пересохшие губы.
«Я скажу, добрый вечер, помните, вы говорили… что можно. Вот я и…»
Она осторожно заглянула в приоткрытые двери сторожки. Постояла, морщась от крепкого перегара, который плотной стеной качался внутри душной комнатки. Лунный свет падал на узкий топчан, отрезая от темноты плечи и запрокинутое лицо с черным открытым ртом. Позади лайнул Беляш, требуя еще вкусного. Лора сжалась — черный рот закрылся, плечи дернулись, но спящий не проснулся, только тяжко повернулся набок, свешивая худую руку, кисть которой съела темнота. И захрапел, так что лягушек стало не слыхать.