— Кошма-а-ар, — певуче жаловалась Наташка, поднимая руку и снова бессильно роняя ее на постель, — вся исцарапалась, кошмар какой, да, Насть?
— Я тоже, — милостиво соглашалась Настя, поднимая обе — крепкие, с короткими крестьянскими пальцами.
Лора осмотрела свои руки. И ей снова стало неловко, за то, что царапин мало. Одна вот, длинная, пламенеет, самая первая. Полезла в гущу куста, а за ее спиной Валентина насмешливо распекала кого-то:
— Чего оставляешь цветы? Не подлезть? Ручки бережешь, да? А ты сумей, тоже мне, девочка, руки-крюки.
Лора дернула рукой, шипы проехались по коже, оставляя горящий след. Не оглядываясь, закусила губу и, сложив пальцы лодочкой, плавно повела кисть в самую гущу, где в тени глянцевых листьев прятались от нее влажные драгоценные цветки.
«Это не моя рука. Это такая хитрая медленная змейка, гибкая. И ловкая. Пробралась, ухватила. И обратно, с цветком в пасти».
Сказка удивительно помогла, рука-змейка ходила туда и обратно, принося Лоре добычу, и она, шепча мысленно благодарные слова помощнице, складывала цветки в легкую сумку. Та никак не тяжелела, хотя раздувалась постепенно рыхлыми боками из коричневой мешковины.
Так что, поднять руки, хвастаясь в сумраке старого дома царапинами-наградами, не получилось, и Лора закрыла глаза, совсем усталая и страшно довольная первым днем на розе. Рядом лежала Инна, тоже закрыв глаза и раскидав длинные ноги в старых техасах, широких в талии, наверное, это брата Эдьки штаны, сквозь дремоту подумала Лора. Открыла глаза. Потому что на веках плыли и плыли ряды кустов, бесконечные, покрытые яркими пятнами. И мелькала рука-змейка.
— Так, — металлическим голосом сказала классная, стоя в дверях и делая сумрак еще более густым, — в последний раз вижу, чтоб с немытыми ногами на постели. Сейчас все в столовую, на обед, потом сон. До пяти вечера. Потом полдник, политинформация, экскурсия. Ужин. И спать.
— А танцы? — удивился звонкий голос от окна.
— А тебе, Птичкина, все бы танцы, — презрительно согласилась Наденька, — поработать не успела, а уже плясать рвешься.
— Наде-ежда Петро-вна, — заголосили сразу со всех сторон, скрипя и звеня разболтанными кроватными сетками, — ну-у, Наде-ежда Петровна! Мы хорошо работали! А как же делу время, а потехе час?
— Я вам массовик-затейник? — удивилась классная, снимая с непривычных собственных русых волос косынку и пальцами взбивая короткие прядки, — я не решаю, вот в клубе по средам у них бывают какие-то танцульки, а сегодня понедельник.
Переждала разочарованные вопли и продолжила:
— И не факт, что вы туда пойдете. Это будет зависеть от поведения, и от ударного труда. Политинформации еще. Ну и Валентина пообещала, так вас укатает, с работой, про танцы забудете.
В спальне посветлело, простукали шаги, хлопнула дверь. За окном голос классной закричал весело, с предвкушением:
— Галочка, я уже! Ты полотенце взяла?
— На ставок удрали, — сонно сказала длинная Оля Осипова, подруга Птичкиной по помаде и пудре, — ой, девки, а я когда заходила, у забора местные пацаны. Толпой, прям. Свистели мне.
Настя со своей кровати у окна выразительно фыркнула.
— Ну не мне, — поспешно поправилась Осипова, — просто свистели вот. Там один такой ничего. Такой. Махал.
— Деревня, — презрительно сказала Настя в напряженную тишину. Все ждали с интересом, что ж он там дальше Осиповой. Но после вердикта завздыхали, ворочаясь, заговорили о пустяках, рассматривая исцарапанные руки.
Лора снова закрыла глаза. Ноги ужасно сильно ныли, болели ступни от комков сушеной глины, по которым топталась четыре часа подряд. Болели руки, в плечах и кистях, спину ломило, наверно, от напряжения, когда следила за рукой, чтоб не исцарапать. А еще страшно хотелось спать, просто падала в сон сразу же, как только закрывались тяжелые веки. Лора с испугом глаза открыла. Еще не хватало заснуть, и вдруг захрапеть или раскрыть рот некрасиво, у всех на глазах. Начнут смеяться, потом расскажут пацанам. Те будут дразнить в школе, как дразнили Верочку из восьмого, за то, что ночью в колхозе вдруг стонала, смеялась и плакала — ей снились кошмары.
Столовка была скучной, совершенно такой, как в школе, с большими окнами, пластиковыми столами на черных тонких ногах и неудобными дрожащими стульями. Девочки сели отдельно, куда пригнала их быстрая Валентина, раздраженно посматривая на золоченые часики, охватившие черную руку, видимо учителя попросили, поняла Лора, пока сами — купаться, на ставок. Интересно, у них тут ставок, а не сказали, и вряд ли кто взял купальник, только вот, как орал вредный Сашка, репетузы и лифоны, а с другой стороны, тоже мне счастье, думала дальше, хлебая пустоватый горячий борщ с бледными в нем палочками свеклы, ставок, наверняка там грязно, и гуси полощутся. Но все равно жалко, мама совсем случайно купила Лоре купальник, болгарский, у него плавочки с кольцами на боках, а в лифчике пластмассовые мягкие чашки, в них сразу видно, что есть грудь, причем так волшебно, именно своя, а не лифчик отдельно, ерзает по ребрам. Но купальник остался дома.