…Вот, скажем, эльфической внешности аптекарша читает рецепт, уходит в подсобку, возвращается, высыпает перед покупателем пять пачек антидепрессантов и строго говорит: «С вас двенадцать долларов, по одной таблетке три раза в день, – и я бы не советовала человеку в вашем состоянии читать вкладыш».
…Вот, скажем, менеджер старшего звена Х., услышав шутку про «свадьба прошла тихо – в ресторане был WiFi», тем же вечером пересказывает ее за выпивкой другим менеджерам старшего звена. «Бесплатный WiFi»? – сдержанно спрашивают другие менеджеры старшего звена. «Естественно», – отвечает менеджер старшего звена Х. «Ничего, – сдержанно говорят другие менеджеры старшего звена. – Смешно».
…Вот, скажем, состоявшаяся интеллигенция беседует о том, как же оно что должно быть. Все читали Макиавелли и даже знают правильный перевод названия, все читали «Евгения Онегина» и поэтому чувствуют, что хорошо ознакомлены с трудами Адама Смита. Про Гоббса и удобства тоже, по понятым причинам, все помнят. Ну, словом, всем более или менее ясно, как оно должно быть что, не о том разговор. А о том, почему же мы, лучшие люди своего поколения, такие пассивные. Инертные. Замкнутые. И совсем не активисты. Правда, активисты сумасшедшие. И поверхностные. И безвкусные. А мы рациональные, вкусные и глубокие. Но нас же мучает, что мы не активисты! Мы виним себя, это у нас такая работа. Это и есть то, что мы делаем для своей страны уже лет двести – и посмотрите, с каким ошеломительным успехом.
И совсем непонятно, откуда это ощущение, что надо бы как-то иначе что-то. И от этого все чувствуют себя очень подавленными. И тут иллюстратор А. рассказывает, что в один прекрасный вечер все вожатые пионерского лагеря, где десятилетняя А. тянула двухсменный срок, куда-то делись. Ну, уложили детей и пошли, видимо, выпить шашлыку. А дети решили воспользоваться свободой и вылезти через окна на ночную травку. Ну и вылезли. А. всегда была девочкой тихой, себе на уме, в авантюры не пускалась, но уговорили и ее. Сели дети на травку и принялись расчесывать комариные укусы и развлекать себя версиями того, куда вожатые могли подеваться. Ну, десять лет – возраст относительной невинности, особенно в те годы, так что версии были по большей части проективного характера: одни говорили, что видели ящик с мороженым, который вожатые собрались втихаря съесть, другие – что вожатые сговаривались пойти купаться, а детей днем назло не пустили, соврав про медуз, чтобы ночью было приятнее наслаждаться недозволенностью.