— Это что, русский? Нахрена тебе русский, Томми?
— Ну, интересно, — отвечал Томазо. Лучиано смерил его недоверчивым взглядом, упёр руки во впалые бочка и понимающе кивнул:
— Ага, коне-е-ечно. Зая, — обратился он к своему спутнику, Франко, — ты слышал?
Тот вместо ответа кивнул и продолжил разбирать вещи.
— А что не так? — спросил Томазо, изо всех сил стараясь сохранять достоинство.
— Конечно, знаем мы, зачем ты русский учишь.
— И зачем же?
— Чтоб девок трахать! — и победно расхохотался, пока Томазо пытался не уронить лицо. Скрестив руки на груди и посмотрев на соседа с высоты своего роста, Том весомо заявил:
— Мне для того, чтоб девок трахать, русский не нужен.
И казалось бы, спор исчерпан, как вдруг Франко резко выпрямился, обращаясь к квартиранту со зловещим:
— А это что?! — на вытянутых пальцах, с выражением лица «фу, какая гадость», Франко держал тонкий светлый волос, подобранный с подушки.
— Волос, — выпалил Том, не переводя дыхания.
— Слишком длинный для мужчины, не находишь?
— Потому что он не мужской.
Франко флегматично перевёл дыхание, обвёл взглядом комнату, прикидывая, где ещё он найдёт женские волосы в их холостяцкой обители, а потом, щёлкнув языком, сказал:
— Дай угадаю: это русский волос.
Чем этот диалог закончился я так и не узнала, потому что от смеха свалилась под стол, и Тому пришлось прервать повествование, чтоб помочь мне подняться, параллельно говоря:
— В следующий раз приходи с пылесосом.
Страшный сон
Снится мне тут недавно сон: стоит у меня под окном бородатый бразилец, с которым у меня отношения натянутые настолько, что хоть симфонию на них, как на струнах, играй. Стоит посреди ночи и во всю силу своих лёгких орёт: «Если ты меня не любишь, то я тоже нет. Если ты меня забудешь, то и я в ответ». Мимо нот, мимо ритма, зато на русском, с акцентом, почему-то близким к кавказскому, какой можно услышать у нас в Москве возле Киевского. В довершение ко всему, его пение подхватывает женский хор, не то, чтобы ангельский, но для первого часа ночи с посредничеством бутылки красного полусухого и это можно было принять за открытие небесных врат. «Ну всё, приехали по Фрейду», — объявил мозг, повязывая траурную ленточку на ещё одном пучке нервных клеток.
Как показывает жизненный опыт — если сон бредовый, надо просыпаться. Что я и сделала, резко сев, чуть не сшибив головой стеклянную полочку и не навернувшись со своего диванчика. Однако ни это, ни пара звонких пощёчин, пение не остановили. Нестройные переливы Black Star носились по комнате обрывками ночного кошмара на чёрных крыльях. В просвете окна стоял силуэт Рыкси, прилепившийся лицом к стеклу.
— Какого хрена? — резонно поинтересовалась я. — Это...?
— Да, это Матео поёт «Если ты меня не любишь» под нашими окнами.
— Дожили...
Снизу раздались громкие аплодисменты, компания русских ребят, научивших Матео этой песне и ещё нескольким фразам на русском, а вместе с ними ещё человек десять из Эразмуса, стройным рядом потекли в бар, оставляя нас с Рыксей в долгожданной тишине. Рыкся хихикала, я успокаивала ромашкой нервно дергающийся глаз.
Качели
В получасе ходьбы от нашего дома я обнаружила спальный район с небольшим парком на берегу реки, который кишел всякой живностью в таком количестве, что в погожий день при небольшом количестве людей и машин поблизости невольно начинаешь чувствовать себя диснеевской принцессой. В густых кронах поют птицы, по берегу на расстоянии вытянутой руки проходят фазаны, утки, чуть дальше гуляют цапли, по высохшей от жары траве перескакивают зайцы ‒ кажется, что ещё немного, и из ближайших кустов выйдет принц верхом на белом коне. Наверное, с надеждой именно на это я каждый вечер, как по расписанию, ходила в этот парк. Но кроме надежды отхватить среди поющих на берегу лягушек ту самую, которая окажется заколдованной особой королевских кровей, у меня было ещё две причины: во-первых, раз в сутки мне действительно нужно было оказаться вдали от знакомых лиц, и для этой цели обнаруженный мною парк подходил просто идеально. Весь Эразмус предпочитал тусоваться в центре города, то есть прямо у нас под окнами, и территориями дальше бара «Питер Пен» не интересовался, а это значило, что даже случайно я не встретила бы никого из нашей многонациональной почти-семьи. Во-вторых, в этом парке были качели.
Качели ‒ одна из тех немногих вещей в этой жизни, которая делает меня самую малость счастливее. Я бы повесила качели в своей комнате дома, если бы не натяжные потолки. И, если честно, никакие таблетки, сигареты и алкоголь не помогают лично мне отвлечься так, как скрип качелей и ощущение полёта. Поэтому на игровой площадке я, можно сказать, прописалась, К тому же в один из славных тёплых итальянских вечеров выяснилось, что в темноте весь берег реки освещается мерцанием сотен светлячков, как будто лоскуток звёздного неба прилёг отдохнуть в высокой траве. После этого неожиданного открытия я, как натура романтичная, начала ходить на качели дважды в день: утром, пока не было слишком жарко, и вечером, смотреть светлячков и ворошить воспоминания, которые удалось приобрести за почти четыре месяца в Парме.
А приобрести удалось не так уж много, если присмотреться. Вернее, не так много того, чего хотелось: появилось много знакомств, но мало друзей, была самостоятельная жизнь ‒ но удовольствия от неё было мало, было погружение в чужую культуру ‒ и неожиданно появилась тоска по дому. Вперёд-назад, рассекая темноту, пропитанную запахом цветущей липы и жасмина, качели как будто взвешивали все «за» и «против», подталкивая к вопросу, а стоили вообще эти месяцы того, чтоб ехать. «Конечно, да!» ‒ с пугающей настойчивостью твердил мой оптимистичный здравый смысл, как вдруг из темноты выступил силуэт и через грохот музыки в наушниках до меня донеслось: «Синьора, можно ли попросить у Вас сигарету?»
Близилась полночь, Санни качалась на качелях, с томным выражением лица взирая на пляску светлячков над водой. Санни никак не ожидала компании. Санни вообще нельзя трогать, когда она думает. Поэтому, когда Санни так неожиданно выдернули из процесса размышлений, она повела себя, как настоящая диснеевская принцесса, находящаяся на самой границе растрёпанных чувств, а именно ‒ издала нечеловеческий вопль «А-А-А-А!», выходящий на рык. Парень побелел так, что его стало видно даже при нулевом освещении, а в следующую секунду, со словами: «извините», убежал так, что пятки сверкали, как фонарики светлячков. И где-то в листьях прошелестело: «Ну, молодец, Сань. Может, это была твоя судьба».
Фестиваль во Флоренции
— Сань, не страдай фигнёй, — пренебрежительно фыркнула сестра через веб-камеру. — Я конечно понимаю, что Флоренция — это не Москва в разгар чемпионата мира, но ночевать на улице — не лучшая твоя идея в этой жизни, давай признаем.
— Давай, — вздохнула я и пошла бронировать себе место для ночёвки. Так вышло, что меня снова подхватил ветер странствий, на этот раз с профессиональным уклоном, и понёс в сторону Тосканы на фестиваль рок-музыки FirenzeRocks. Так как училась я на культурном менеджменте и, предположительно, получив свой многострадальный диплом, должна была уметь устраивать подобные мероприятия, то такая поездка оказывалась очень кстати. К тому же в выбранный мной день на сцене должен был выступать “Shinedown”, ну а кроме всего прочего про сам фестиваль я узнала от своего бразильского амиго Матеуса, который бил себя пяткой в волосатую грудь и упрашивал хоть кого-нибудь поехать с ним на этот фестиваль, чтоб ему одному скучно не было. Когда я сказала, что тоже собираюсь, он так обрадовался, что обрубил все способы связи и остался в Парме, так что на фестиваль в результате я отправилась одна.