– Разве эта песня не страшная? Она меня очень будоражит, Берт хочет петь ее со сцены сегодня.
– Кто же ее автор? – спросил Дирк из вежливости.
Даллас начала играть снова.
– А? Да, я. – Они повторили снова, не обращая внимания на Дирка.
В этой невнимательности не было, однако, ничего обидного или грубого. Они просто были слишком увлечены тем, что делали. Дирк ушел, говоря себе что не придет больше сюда. Но на следующий день пришел снова.
– Послушайте, мисс О'Мара. – Они остались на секунду одни. – Послушайте, не пообедаете ли вы как-нибудь со мной? А оттуда отправимся в театр.
– С удовольствием.
– Когда же? – Он буквально дрожал, ожидая ответа.
– Хоть сегодня.
У Дирка на сегодня был назначен важный для него визит, но он решил отменить его.
– Сегодня? Великолепно! Где вы хотите обедать? В Казино?
Казино был самый изысканный клуб в Чикаго, маленький розовый итальянский домик на площади Лейк-Шор-Драйв. Он был горд, что может привести ее туда в качестве гостьи.
– О нет, я терпеть не могу эти артистические маленькие клубы. Я люблю обедать в отеле, где полно самых разных людей. В клубе вас окружают люди, чрезвычайно друг на друга похожие. Все они – члены одного клуба, потому что либо все увлекаются гольфом, либо все они из одного университета, либо из одной и той же политической партии, либо все рисуют или пишут и так далее. Я люблю смесь, неразбериху. Столовую, полную игроков, и страховых агентов, и актеров, и купцов, воров, адвокатов, путешественников, содержанок, боксеров, миллионеров – людей всех сортов. Это я называю интересно провести время, и только ради этого я обедаю не дома или не у друзей.
Это была исключительно длинная для нее речь.
– Быть может, – поспешно сказал Дирк, – вы пообедаете со мной когда-нибудь в моей квартирке. Соберется четыре-пять человек или даже…
– Быть может.
– Не поехать ли нам сегодня к Дреку?
– Там уж очень похоже на римские бани. Колонны меня раздражают. Поедемте в Блэкстон. Я в Техасе всегда с удовольствием вспоминаю тот зал, как последнее слово изящества.
Они поехали в Блэкстон. Старший лакей знал Дирка.
– Добрый вечер, мистер де Ионг.
Дирк втайне был польщен, и вдруг, пораженный, он заметил, что старший лакей улыбается спутнице, а она отвечает улыбкой.
– Привет, Андре, – сказала Даллас.
– Добрый вечер, мисс О'Мара.
Его приветствие было вполне корректно и отвечало его положению главного лакея французской гостиной Блэкстона. Но голос его дрожал, и глаза пылали, и усаживал он Даллас за стол с такими церемониями, словно возводил ее на трон.
Встретив взгляд Дирка, Даллас сочла нужным объяснить.
– Я встречалась с ним в армии, когда была во Франции. Он – прекрасный парень.
– Что же вы делали во Франции?
– О, разные странные вещи.
Ее туалет был очень изящен, но розовая лента белья просвечивала в одном месте сквозь платье с неподходящей случаю небрежностью. У Паулы это было бы немыслимо. Ему нравился вырез на ее платье, обнажающий белые крепкие плечи. А волосы – настоящее матовое золото. Эта была одна Даллас, но их было десять, сто. И все-таки она всегда оставалась той же. Никогда нельзя было знать заранее, кто из них вас сегодня встретит – парижский ли уличный мальчишка в испачканном переднике и с измазанным лицом или красавица в изящном меховом жакетике. Иногда она казалась Дирку похожей на одну из эмигранток-шведок, с их глубоко сидящими глазами, высокими скулами и большими ловкими руками, а в другие часы напоминала величественных богинь с картин старых мастеров, так и хотелось дать ей в руки рог изобилия или что-либо в этом роде. В ее непосредственности было что-то примитивное, земное. Он заметил, что ногти у нее коротко обстрижены и не очень тщательно обработаны, не блестели лаком, не заострены и не покрыты жутким красным лаком, как у Паулы. Это ему почему-то тоже нравилось.
– Устриц? – предложил он. – Здесь они превосходны. Или фруктовый коктейль? Потом грудинку гвинейской куры и артишоки…
Она посмотрела несколько утомленно.
– Если вы хотите, пожалуйста, возьмите это. А я предпочла бы для себя бифштекс, картофель и салат по-русски.
– Вот и отлично!
Он был в восторге. Они пообедали оба бифштексом и картофелем с большим аппетитом. Даллас ела все, что подавали, не делая никаких замечаний относительно еды. Раз только она сказала, что все очень вкусно и что она уже давно не завтракает, потому что ей некогда. Все, что она говорила и делала, нравилось Дирку. От нее исходила тишина и свежесть.
Обычно, когда вы обедаете в ресторане с женщиной, она говорит: «О, я бы с наслаждением съела один из этих очаровательных хлебцев!» Вы отвечаете: «Отчего бы вам и не съесть его?» Ответ неизменно гласит: «Не решаюсь, он весит по меньшей мере полфунта! Я уже год, как не ела булку с маслом». Снова вы спрашиваете: «Но отчего же?» – «Боюсь располнеть». И вы уже отвечаете автоматически: «Вы! Глупости, у вас все в меру!»
Дирку надоели эти женщины, говорившие всегда о своем весе, фигуре, линиях. Он подумал теперь, какой это дурной тон. Паула постоянно повторяла что-нибудь такое по нескольку раз. Ему бывало скучно сидеть напротив нее за столом, есть настоящий обед, пока она томно ковыряла какие-нибудь листья латука или веточку винограда. Это уменьшало удовольствие от бифштекса, устриц, кофе. Ему казалось, что Паула смотрит с некоторой завистью на все это, несмотря на напускное равнодушие к еде. И выглядела она всегда при этом несколько угрюмой.
– Театр рядом, – сказал Дирк. – Совсем близко. Нам незачем уходить отсюда раньше восьми.
– Вот и отлично. – Даллас пила свой кофе и курила папироску со спокойным удовольствием. Он много говорил о себе в этот вечер. Он был растроган, на душе было легко. Дирк чувствовал себя счастливым.
– Вы знаете, я архитектор, во всяком случае я был им, вот отчего, вероятно, меня так тянет в вашу студию. Я чувствую себя как дома среди карандашей, рисунков, всего этого.
– Почему же вы оставили свою профессию?
– Она ничего не дает.
– То есть как это – ничего не дает?
– Не дает денег. После войны никто не строит. О, я думаю, если бы я очень цеплялся за это, то…
– И вы стали банкиром? Гм… Что ж, банк дает, вероятно, достаточно денег?
Он был немного задет.
– Во-первых, я не банкир, я продаю ценные бумаги.
Ее брови поднялись и сошлись, слегка нахмуренные.
– А я бы скорее, – медленно заговорила она, – скорее предпочла проектировать хотя бы одну заднюю дверцу за всю мою жизнь, лишь бы участвовать в строительстве, которое должно сделать этот город прекрасным и значительным. Быть самым маленьким работником в этой или другой профессии, чем делать то, что вы делаете в своих конторах. Он попробовал защищаться:
– Я то же чувствовал, что и вы. Но, видите ли, мать моя работала всю жизнь, чтобы дать мне возможность получить образование. Я не мог позволить себе сидеть всю жизнь на заработке, которого хватает только на одного меня. Я хотел дать ей все… я хотел…
– А хотела ли она всего этого от вас? Хотела ли она, чтобы вы оставили архитектуру и пошли торговать денежными бумагами?
– Ну, она… я не скажу, чтоб она именно… – Он был слишком порядочным человеком, слишком сыном Селины де Ионг, чтобы солгать сейчас.