— Тебе и не надо. Потом как-нибудь расскажу, — отмахнулась Дина.
— Но…
Дверь опять распахнулась. Да что же это такое? Нам дадут спокойно поговорить или нет???
На пороге появился Леонид Николаевич. Увидев меня, он сдержанно кивнул, и обратился к дочери:
— Дин, давай домой. Там мать буянит. Я не могу ее успокоить!
— Хорошо, пап. Сейчас иду. Одну минуту.
Отец кивнул и ушел.
— Антон, мне пора.
— Я уже догадался, — хмуро посмотрел на нее, — нормального разговора у нас с тобой сегодня не получится.
— Не получится, — со вздохом согласилась Дина. — Дома проблемы. Сам понимаешь — надо решать.
— А наши проблемы когда решать будем?
— Наши? У нас разве есть проблемы?
— Разве нет? Или инцидент с письмом можно считать исчерпанным? — уставился на нее напряженно, ожидая ответа.
— Расслабься, Северный, — улыбнулась Дина и ободряюще похлопала меня по плечу, — я тебе верю.
— Правда?
— Правда, — шагнула еще ближе и быстро клюнула меня в щеку. Типа поцеловала.
Я тут же, как пещерный человек, сгреб ее в охапку и припал к сладким губам, а она, словно только этого и ждала, потянулась ко мне, ответила, прижимаясь всем телом. Доверчиво, как и прежде, отчего внутри все ликованием наполнилось. Моя девочка.
— Прости, мне пора, — выдохнула спустя несколько мгновений, с трудом отстраняясь. В глазах шальной огонь полыхал, такой же, как и внутри у меня самого.
Я, не хотя, разжал руки, выпустил ее из своих объятий.
Кулакова растеряно улыбнулась, прижала руки к пунцовым щекам, пытаясь успокоиться, и направилась к двери. Уже взялась за ручку, но остановилась. Обернулась ко мне и со смущенной видом спросила:
— Предложение переехать все еще в силе?
— Конечно.
— Я согласна, — и ушла домой.
Я постоял еще несколько минут на лестничной площадке, с дурацкой улыбкой глядя на дверь, за которой скрылась Дина, а потом поплелся домой, чувствуя себя самым счастливым придурком на свете.
***
В гостиной царил погром — стулья перевернуты, салат размазало по полу, курочка сиротливо лежала на диване.
— Что здесь было? — спросила у отца.
Вооружившись веником и совком, он наводил порядок, рассеяно поглядывая по сторонам, при этом выглядел так, словно увидел привидение.
— Пап? — потянула его за рукав.
Он вынырнул из своих мыслей и растерянно посмотрел на меня.
— Что произошло? Они повздорили? — я тоскливо рассматривала руины, в которые превратилась наша гостиная.
— Повздорили? — отец хмыкнул, — можно сказать и так. Я и не догадывался, что твоя мать может ТАК орать.
— У нее много скрытых талантов. Где она кстати?
— Заперлась в ванной и не выходит. Попробуй, может тебе удастся ее оттуда выковырнуть.
Из-за двери доносился звук льющейся воды и больше ничего. Я аккуратно постучалась:
— Мам?
В ответ тишина.
— Мама! Открой дверь.
— Не хочу, — раздался усталый грустный голос, от которого сердце защемило.
Мне стало ее так жалко, что слезы на глаза навернулись. Как это, наверное, гадко узнать, что лучшая подруга на самом деле вовсе не подруга, а змея завистница.
— Мам, ну открой, — снова жалобно поскреблась к ней, — Или выходи, или меня запусти.
— Дин, дай мне десять минут, — попросила она, — и я выйду.
— Хорошо, — коснулась ладонью деревянной двери, постояла так минуту и пошла в комнату, к отцу, помогать наводить порядок.
— Ты, конечно, дала сегодня жару, — искоса посмотрел на меня он, когда я опустилась на колени и начала собирать с паласа остатки еды.
— Извини. Некрасиво вышло, но сил больше не было смотреть на это безобразие.
После того, как я помирилась с Серверным настроение исправилось, боевой запал иссяк, и я смогла мыслить трезво. Прислушалась в себе — совесть молчала и не было ни малейшего сожаления о содеянном, но вела я себя все-таки некрасиво.
— Считаешь, я была не права?
Он только плечами пожал.
— Ну сам-то ты видел, что эта старая кошелка тебе глазки строила?
— Видел, — не стал отпираться отец.
— И ты это терпел??? — возмутилась я.
— Дело не в том, что терпел. Мне просто плевать. И на Юлю, и на любую другую женщину. У меня есть твоя мама, а остальных для меня попросту не существует.
Как приятно было такое слышать! Надеюсь, когда-нибудь кое-кто бестолковый скажет такие слова и обо мне.
— И, если уж на то дело пошло, я давно твоей матери на это намекал, но она только смеялась и отмахивалась. Думала, что шучу. Не знаю как, но Юлька ей совсем мозги запудрила, во все щели лезла, везде нос совала, а Лида, словно не замечала всего этого, будто под гипнозом находилась.
— Зато сегодня прозрела, — захихикала нервно, вспомнив, как у Юлии Ивановны от ярости аж крендель на бок съехал, когда я ее коварные помыслы обличила.
— Это точно, — отец тоже нервно улыбнулся, — ты когда открывать ушла, тут такое началось. Мать твоя сначала озадаченно молчала, наверное, вспоминая те мои слова, а потом поинтересовалась, правда ли это. Юля, как всегда, в своей снисходительной манере попыталась ее заткнуть, дескать «ничего-то ты Лидочка не понимаешь в жизни, а дочь твоя вообще тупица, по которой колония строго режима плачет». И тут понеслось! Как они орали! Я думал, подерутся. Еле по сторонам развел, так они через меня салатами начали перекидываться. Еще малахольный этот под ногами путался…тьфу.
Он махнул рукой и бросил в мусорный пакет очередной раздавленный кусок колбасы. Похоже, ковер придется сдавать в химчистку, сами все эти жирные пятна мы не ототрем.
— В общем, кончилась их дружба. Навсегда.
Мне все-таки стало немного неудобно. Самую малость.
— Ты меня осуждаешь?
Папа помолчал с минуту, а потом покачал головой:
— Нет. Такие друзья-подруги не нужны. Конечно, некрасиво вышло, но лучше уж так. Если честно, меня эта дамочка, уже притомила, слишком ее много было рядом с нами. Если бы ты еще позарилась на Стаса, вообще кошмар бы начался.
— А ты, между прочим, тоже хотел, чтобы я вышла за него замуж! — произнесла с укором.
— Мамка твоя об этом мечтала, а я не люблю ее расстраивать.
— Пап, да ты подкаблучник, — рассмеялась я.
— Еще какой, — хмыкнул он.
В коридоре послышался тихий щелчок, и из ванны вышла мама. Она даже не заглянула к нам в гостиную, а сразу прошла к себе.
— Пойду, поговорю.
— Давай.
Мама сидела на краю кровати, как неживая. Спина прямая, словно палка, невидящий взгляд перед собой.
— Мам, — я подсела рядом, обняла ее и уткнулась носом в родное плечо, — прости меня, пожалуйста.
— За что? — спросила бесцветным голосом.
— За то, как вела себя сегодня. Я действительно была груба. Тебе за меня, наверное, стыдно.
— Нет, — покачала головой мама, — мне стыдно за себя. Я была дурой. Думала, нашла подругу по интересам, с такими же взглядами на жизнь, похожими идеалами, а оказалось…
Она всхлипнула и по щекам покатились слезы.
— Мам, ну не плач! — стиснула ее в объятиях крепко-крепко, — а то я тоже зареву!
Маменька покачала головой и дальше продолжила заливаться слезами.
— Ну что ты! Все же хорошо! Ты все высказала этой заразе, салатом ее измазала, выгнала. Умница. А то, что сразу не рассмотрела, какая она на самом деле — бывает. Все ошибаются. Мы зачастую в людях видим только то, что лежит на поверхности, не пытаясь заглянуть внутрь.
— Ты у меня такая умная, — всхлипнула она.
— Вся в тебя, мам, — я поцеловала ее в щеку, — и в папу. Вы у меня самые-самые. Мне с вами очень повезло.
Я говорила это искренне, от всего сердца. Они, конечно, не идеальные, со своими тараканами и заморочками, но всегда желали мне только добра, и лучше них никого нет и быть не может.
— Но ты все равно собираешься переезжать? — не удержалась маменька.
— Да! — рассмеялась я, — Мам, ты неисправима!
Она только горестно вздохнула и продолжила растирать слезы по щекам.
Мы просидели с ней в комнате почти час, говорили о всяком разном, я ее обнимала, а она гладила меня по волосам. Потом к нам присоединился отец, и мы все вмести отправились на кухню, где, устроившись за стареньким столом, продолжили разговаривать, доедая уцелевшие остатки салатов, пили чай с шоколадными конфетами.