— Выставляйте на подоконник.
Посетитель бросается выполнять приказание.
— Эту не возьму,— сухо говорит сотрудник.— Битое горлышко. И эту. Трещинка.
— Где трещинка?— возмущается сдатчик.— Это волосок прилип.
— Не возьму,— непоколебимо отвечает приемщик.— Вот вам за восемь бутылок и катитесь ко всем чертям.
— Качусь, качусь. Спасибо вам большое!
Он кланяется и исчезает. Но вскоре возвращается:
— Извините, у меня вопросик: вы честно приняли или пошутили?
— Я же вам деньги дал.
— Нет, я в том смысле, что у вас ведь редакция, а не приемный пункт. Вас начальство не заругает?
Сотрудник молчит. Сосредоточивается на статье.
— А то я-то ведь пошутил. И насчет вокзалов, и приемщицы. И про филармонию. Просто вышел из дому с посудой, и вот к вам зачем-то занесло. Ну, люблю пофантазировать. Как говорится, мысля играет...
Сотрудник молчит, уткнувшись в бумаги.
— Если обиделись, могу бутылочки обратно взять. И деньги верну.
Нет ответа.
— Обиделся,— вздыхает шутник.— Ну и обижайся!
Он уходит, на этот раз окончательно. И сильно хлопает дверьми на всем своем пути к выходу.
Пробуждение было ужасным. Я открыл глаза и прямо под собой, на расстоянии трех метров, увидел ровную поверхность пола. Я висел на потолке! Привычная сила земного тяготения действовала в обратную сторону: она прижимала меня спиной и затылком к потолку. Но стоит ей хоть на миг вернуться к своему обычному направлению — и я загремлю мордой об пол. Едва я об этом подумал, как начал падать и заорал от ужаса. Я падал и орал, а пол все не приближался. Сердце во мне бухало, как пьяный сапогом в дверь, ушные перепонки лопались от моего же крика — так медленно я падал. Падал и падал, пока не понял, что это не пол, а потолок.
Людям, которых миновала слава, моя жизнь кажется сплошным праздником. Им трудно представить, что. и у меня бывают такие пробуждения, когда в голове трещит от вчерашнего и не хочется жить. Да и кто поверит, что в эту минуту я казался себе самым больным, самым угрюмым, неудачливым и несчастным, если на самом деле я тот самый широко известный, популярный, чье имя знакомо всем и каждому:
_................................................................. !
Что-то вылетело оно у меня с утра из головы, это мое популярное имя. Вместе с отчеством и фамилией. Это так развеселило меня, что нашлись силы подняться и доплестись до душа. Освежив тело, я почувствовал себя увереннее. Прошел на кухню и начал с упоением поджаривать охотничьи колбаски. Они шипели и ворчали.
— Тихо, вы! — сказал я колбаскам.— Вам выпала высокая честь. Сейчас вас будет жрать широко известный, популярный... Тот самый, который... Чье имя... Который... Которому... Которого...
Это становилось любопытным. Несколько мгновений, в течение которых я падал из перевернутого мира' обратно в нормальный, полностью выпотрошили мою память. Я стоял в центре просторной, залитой солнцем кухни — еще не старый мужчина в махровом купальном халате, в тапочках на босу ногу — и знал только то, что видел в этот момент. У меня не было ни малейшего представления ни о том, как меня зовут, ни о том, чем я занимаюсь в этой жизни. Одно я помнил твердо: я широко известен в своем городе, обо мне- постоянно пишет местная газета, меня узнают на улицах, я куда-то избран...
На сковороде укоризненно ворчали колбаски. Я вышел из кухни. Самым простым было посмотреть паспорт и другие документы. В письменном столе есть ящик, забитый удостоверениями и дипломами. Полчаса я безуспешно искал ключ от этого ящика. В конце концов, его можно и взломать. Но жалко красивый старинный стол с резьбой и перламутровой инкрустацией И потом, взыграло самолюбие: мне захотелось вспомнить самому. Я оглядел комнату. Один ее угол занимал великолепный белый рояль. Кто же я в таком случае? Певец? Дирижер? Пианист? Наверное, пианист высокого класса. Судя по моему возрасту, минимум заслуженный деятель искусств. Я откинул крышку рояля. Уверенно положил пальцы на клавиши. «Чижик» получился сразу. С «Собачьим вальсом» пришлось повозиться.
Нет, насчет пианиста, да и музыканта вообще особой уверенности не возникало. В другом углу комнаты стояла байдарка. Может быть, я олимпийский чемпион по гребле? Байдарка была — загляденье. Красная, синяя, желтая. Сверкало полированное сиденье. Не помню, чтоб я когда-нибудь на него садился. И потом, где весло? Руками я гребу, что ли? Я подошел ближе и увидел на борту байдарки красиво вырезанную надпись: «Ты плыви, наша лодка, плыви...»
Из кухни потянуло дымком: горели колбаски. Я сжевал их, похрустывая угольками. С наслаждением выпил холодного апельсинового сока. Вчерашняя выпивка давала себя знать. Нельзя так надираться, даже если это банкет. Что за банкет, кстати? Что в мою честь, это я помнил точно. Но по какому поводу? То ли сорок со дня рождения, то ли двадцать с начала деятельности. Какой деятельности? Общественной или научной?
А может, литературной? Вон сколько у меня книг. Две стены в стеллажах, забиты до потолка. Если литературной, что я такое написал? Тургенев, Чехов, Хемингуэй... Это уж точно не я... Паустовский, Брехт, Макс Фриш. Макс Фриш... Может, у меня псевдоним? Я раскрыл книгу. К счастью, она была снабжена портретом автора. Рядом стоял толстый том в ярком супере. Крестоносцев Андрей, роман «В горах мое сердце». Крестоносцев... Вот это определенно мог быть я. Горы я, кажется, люблю. По-моему, бывал на Кавказе. Я раскрыл книгу. Портрета автора не было. На титульном листе значилось: «Всеобщему любимцу от автора». Поскольку книга стояла у меня, приходилось признать, что я был не автором, а «всеобщим любимцем». Господи, что же я-то сочинил? И не помню, когда последний раз за перо брался. В прошлом году вроде бы матери письмо написал.
От этих размышлений я устал и вернулся к роялю. «Чижик» пошел с третьего раза, в «Собачьем вальсе» никак не ловилась нотка. Я бесцельно побродил по квартире. Телефон! Как я сразу не догадался? Раскрыл записную книжку и набрал номер, записанный первым. Под ним значился Коля, мой старый друг. Не помню, правда, где мы с ним подружились и где встречаемся.
— Коля, здорово! — бодро сказал я.— Угадай, кто звонит.
— Здравствуйте, Семен Николаевич,— ответил Коля.— Что это вы меня на «ты»?
Я задумался: не может быть, чтобы мы с Колей были на «вы».
— Нет,— сказал я.— Это не Семен Николаевич.
— А кто? — спросил Коля.
Я повесил трубку. Понятно, голос у меня после вчерашнего узнать невозможно. Что же делать? Нельзя же прямо сказать: подскажи, кто я такой. Все равно примет за шутку. И тут мне в голову пришла одна комбинация. Я снова набрал Колин номер.
— Здравствуйте, Коля. Это я вас разыгрывал.
— Здравствуйте, Семен Николаевич. Я так и понял.
— Весна, знаете, игривое настроение и все такое,— объяснил я.— Кстати, слыхали, что вчера наш всеобщий любимец на банкете отколол?
— Еще бы не слыхал. Об этом уже весь город треплется.
Любопытно было бы узнать, что я там натворил, но сейчас передо мной стояла более важная задача
— А вы понимаете, Коля, о ком я говорю?
— О нем, конечно. О ком еще можно говорить?
Я понял, что Коля не собирается произносить мою фамилию, и сменил направление поиска:
— Скажите, а вы никогда не задумывались: чем он в общем-то так уж знаменит? Можно ли его, скажем, в прямом смысле считать видным деятелем .
— Безусловно,— перебил Коля.
— ...искусства?
— Не уверен.
— Науки?
— Вряд ли.
—- Промышленности?
— Абсолютно исключено.
— Уж не поэт ли он у нас? — спросил я предельно саркастическим тоном.
— Он такой же поэт, как я композитор,— поддержал меня Коля.
— А если он композитор?
— Тогда я поэт.
— Пойдем дальше. Как спортсмен он весь в прошлом.
— В будущем,— уточнил Коля.
— Слушайте, а может, он космонавт?
Коля засмеялся.
— Тогда изобретатель?
Коля захохотал.
— Остается предположить, что он философ, властитель дум.
Коля заржал.