— Самое удивительное,— сказал я,— это то, что мы с вами прекрасно знаем, кто он такой. Давайте скажем вместе: он...
— Свой парень,— сказал Коля.— И за это я все прощаю ему, и вы, надеюсь, тоже. Вы зачем звонили, Семен Николаевич?
— Да так, вообще,— сказал я и повесил трубку.
Лег на тахту, начал падать в потолок. В дверь позвонили. Я поднялся и открыл.
— Извините за беспокойство,— сказал вошедший.— Я ваш управдом. У вас за квартиру не уплачено. Ровно год. Сегодня второй пошел. Извините, пожалуйста.
Я взял его под руку и ввел в квартиру.
— Это вы меня извините. Я такой же квартиросъемщик, как и все остальные.
— Скажете тоже — такой же,— не согласился управдом.
— А что? Кто я такой, чтоб по году за квартиру не платить? Кто?
— Известно кто,— с уважением сказал он.
— Вы не юлите, дружок. Вы мне прямо скажите, как моя фамилия? Может, вы меня с кем-то путаете?
— Вас спутаешь — как же... Да вы не беспокойтесь. Год ждали, можем и два подождать. Позвольте пожелать вам дальнейших успехов.
— Каких там еще успехов,— буркнул я.— Творческих, научных, спортивных? Ну?
Он выдохнул через нос, долго и протяжно.
— Я так думаю: научных.
«Вот оно,— мысленно воскликнул я,— наконец-то! Все-таки я ученый. Правда, Коля сказал: «вряд ли Но он мог так сказать из понятного чувства зависти».
— Значит, вы желаете мне успехов в науке?
Управдом кивнул.
— Нет, этого не могу,— сказал он,— Не силен в науках.
Но чем я занимаюсь, слышали?
— Вроде слышал.
— Тогда я вам помогу.— Я взял с полки энциклопедию, том на букву «Н», открыл на статье «Наука».— Сейчас буду читать все науки по алфавиту. Как до моей дойдет, вы меня остановите. Алгебра, анатомия, антропология... Вы слушаете? Археология, астрономия, аэронавтика, библиография, вирусология, география, геометрия, геология, гельминтология...
— Она! — встрепенулся управдом, пробуждаясь от легкой дремы.
— Значит, гельминтология? А я, выходит, гельминтолог?
— Выходит, он.
Я задумался. Название красивое, бесспорно. Но чем эта наука занимается? Я взял другой том и начал искать свою родную науку.
— Удивляюсь вашей энергии,— сказал управдом.— Столько дел проворачиваете, а теперь еще за эту... головоногию... беретесь.
— Что значит — теперь берусь? — удивился я,— Разве я не посвятил ей всю жизнь? Вы мне каких успехов желали?
— Каких вы просили, таких и желал,— с достоинством ответил он.— Вы просили научных, я и пожелал научных.
— А может, мне спортивные нужны?
— Желаю вам дальнейших спортивных успехов!
«Гельминтология — наука о паразитических червях
и вызываемых ими болезнях»,— прочел я...
— Спасибо за все! — с чувством сказал я управдому,— Можете быть свободны.
Он ушел, а я лег на тахту и начал падать в потолок. В дверь снова позвонили: принесли газеты. Я быстро пролистал их. Не было еще дня, чтобы моя фамилия не появилась в местной прессе. Позволь, спохватился я, а что ты ищещь? Если ты не помнишь своей фамилии, как ты догадаешься, что речь идет о тебе?
Единственное, что удалось извлечь из газет,— какое сегодня число. Я снова раскрыл записную книжку и изучил записи, помеченные сегодняшним числом. Их было две: «ТВ—12 ч.» и «пн. м.—5 ч.». Первая была понятна — в полдень у меня запись на телевидении. Вторую так и не разгадал. Впрочем, достаточно первой, Перед выступлением меня объявят, и я наконец узнаю, кто я такой.
Я побрился, надел свежую сорочку, повязал галстук. Заказал такси.
— Ваша фамилия и номер телефона? — спросил диспетчер.
Номер я прочел на картонке, прикрепленной к аппарату. Назвался Сергеевым.
— Непременно передайте водителю, что моя фамилия Сергеев.
— Какая ему разница? Ладно, передам...
В этом был тонкий расчет. Если он оправдается, я узнаю свою настоящую фамилию еще до телевидения. Как я и ожидал, водитель, едва увидел меня, переменился в лице. Все, кто видят меня впервые, меняются в лице. Словно они виноваты в том, что прозябают в неизвестности.
Он распахнул дверцу. Без видимой надобности протер до блеска ветровое стекло с моей стороны. Поехали. Он крутил руль и посматривал на меня. Потом спросил:
— Товарищ Сергеев, трудновато вам от нашего брата приходится?
— От таксистов?
— Нет, вообще от простых смертных.
— Вы меня с кем-то путаете. Я сам простой, сам смертный. Я просто Сергеев.
— Вы меня за идиота не считайте,— обиделся водитель.— Весь город вас знает, а я не знаю?
— Говорю вам, я просто Сергеев.
— А я говорю — не Сергеев.
— А я говорю — Сергеев.
— А я говорю — нет!
— Спорим на полбанки,— вырвалось у меня.
Мы ударили по рукам.
— Ну, кто я? — спросил я с замиранием в сердце.— Кто?
Он вдруг стал очень внимателен к дороге.
— Будто сами не знаете,— он смущенно улыбнулся.— Еще скажете, не вы на прошлой неделе по телевидению выступали?
— А о чем я говорил?
— Сами знаете о чем.— Он так вперился в бегущую под капот ленту асфальта, словно впереди вот- вот должна была разверзнуться пропасть.— Толково говорили — хоть кого спросите.
— Как моя фамилия? — грубо перебил я.
Он густо покраснел и без всякой необходимости перестроился в другой ряд.
— Фамилию вашу я, конечно, знаю,— наконец сказал он.— Но специально не запоминал. Да вы не огорчайтесь: вас и без фамилии знают. Лицо ваше знают, и вообще...
— А спорил-то ты зачем?!
— Думал, вспомню.— Он притормозил у светофора.— С меня полбанки.
Возле нас остановилось еще одно такси. Мой водитель окликнул коллегу и показал на меня большим пальцем. Коллега завистливо кивнул.
Десять солидных мужчин сидело за круглым столом под ярким светом прожекторов. Я едва успел сесть рядом, как передача началась.
— Поэт Панфутьев, доктор наук Кондрацкий...— перечисляла ведущая.
Камера приближалась ко мне. Я напрягся.
— Заслуженный артист республики Бологих... И наконец,— она склонилась надо мной, как мать над колыбелью ребенка,— и наконец, человек, которого вам не надо представлять, которого мы все давно знаем и любим и с которого, дорогие товарищи телезрители, мы и начнем нашу передачу.
Камера наехала прямо на меня, и я начал. Говорил я недолго. После меня камера уехала к Панфутьеву, а я встал и на цыпочках вышел из павильона. В дверях стоял редактор.
— Ну, как? — спросил я.
Он молча послал мне воздушный поцелуй.
Весь город как угорелый мчался на какой-то футбол, и мне не удалось взять такси. Да и куда было торопиться? Я пошел пешком. Время от времени кто- нибудь из прохожих обращался ко мне за автографом, и я ставил: «Сергеев». Поклонников это не удивляло. Поистине, людям хватало моего лица. Я размышлял об этом неожиданном открытии и не замечал, куда иду. Ноги вынесли к двенадцатиэтажной башне, застрявшей среди старинных особняков. Что-то дрогнуло во мне. Я вспомнил: здесь живет девушка, подарившая мне байдарку.
Я позвонил. Она открыла дверь. Да, именно такой я ее и представлял. Она пригласила пройти. Подала кофе. Я пил кофе и смотрел на нее. Я помнил, что у нас были какие-то сложные, запутанные отношения. То ли я не собирался жениться на ней, то ли она не хотела идти за меня замуж. То ли у кого-то из нас был ребенок от прежнего брака. А может быть, она не дает мне развода. Или я ей его не даю. Словом, отношения были сложными, это я помнил точно.
— Как живешь? — спросил я.
Мы пили кофе. В углу бормотал телевизор. Передача, в которой я участвовал, давно закончилась. Шел спектакль.
Она рассказала, как живет, и спросила, как живу я.
— Скажи, пожалуйста,— попросил я.— Кто я такой?
Она посмотрела на меня с нежностью:
— О, для меня ты не такой, как для всех.
— А для всех? Кто я для всех?
— Для всех ты совсем другой. Но я-то знаю, кто ты на самом деле.
— Кто же? Кто?
Она зарумянилась.