Люди в автобусе спрессованы, как мороженые креветки.
Плющат и его.
На выходе его толкают в спину, и он долго куда-то летит и обо что-то ушибается.
И он не выдерживает.
Хотя на него к этому времени смотрят уже тысячи глаз. Но ему не до условностей. В нем все кипит, бурлит. Все возмущено. Ему надо разрядиться. Он хватает, что попало под руку. Как правило, это палка с набалдашником. Он хватает ее и принимается лупить по всему, что его окружает. Он лупит и так и сяк, и разящим наотмашь ударом, и мелкой рассыпчатой дробью. И каждый удар отдается у него в голове: бум! бум! тах-тах-тах! тр-р-р-р... чунг-чунг! Дзеньк-дзеньк! Бам! Бам!..
А потом он в изнеможении падает.
А мы аплодируем. Мы долго и благодарно аплодируем, а потом расходимся и говорим: приличный коллектив. И саксофон неплох, и бас-гитара. Но ударник — выше всяких похвал!
Утром он встает с головной болью..
— Почему ваш ансамбль называется «Троллейбус»?
— Потому что, когда мы собрались, ансамбли «Метро», «Такси», «Трамвай» и «Автобус» уже существовали. Это во-первых. Во-вторых, мы все с усами, и троллейбус тоже. И в-третьих, и троллейбус, и наш ансамбль работают на электричестве. Но у нас, конечно, выходная мощность гораздо выше. Кстати, могу рассказать любопытный случай. В одном Дворце спорта, когда подключили нас, отключилось освещение. Я предложил зрителям проголосовать: что они предпочитают. Половина проголосовала за то, чтобы слышать нас, но не видеть, а половина — за то, чтобы видеть, но не слышать. И это понятно: у нас есть не только что послушать, но и на что посмотреть.
— В связи с этим следующий вопрос. Что новенького увидим мы у вас в наступающем году?
— Сейчас мы ведем экспериментальный поиск новых выразительных средств. В частности, решили сменить нашу дымовую завесу. Пока что, когда мы выходим на сцену, дым скрывает все от пояса и ниже, зрители не видят ног. А теперь мы, наоборот, будем в дыму от пояса и выше, а зрители увидят только ноги. В связи с этим разрабатывается оригинальный сценический костюм с противогазом.
— Что вы при этом будете петь?
— В нашей новой программе будут мои рок-зонги на стихи Шекспира, Рабиндраната Тагора и Витюши Заломаева, нашего ударника. Витюша — самородок. Не знает ни нот, ни букв, пишет сердцем. Продолжим мы работу и над нашим последним шлягером «Лабуда-лабуда». Мы хотим довести в нем рефрен «Лабуда-лабуда» с шестнадцати повторов до тридцати двух.
— Есть ли в вашем репертуаре песни, адресованные молодежи?
— Да. Это песня молодых болельщиков «Спартак» — как же так?». Это мини-рок-опера «Эвридика и Уренгой». И это песня «Вернись в дом родной», она посвящена студентам, завалившим сессию.
— Кто из мастеров прошлого больше всего повлиял на вашу творческую манеру?
— Я думаю, мы продолжаем традиции таких замечательных мастеров прошлого, как изобретатели паровоза Черепановы. Для своего времени их детище тоже было самым шумным и самым дымным.
— Что вы пожелали бы самим себе в Новом году?
— Чтобы соответствующие организации поняли бы наконец, что мы работаем в условиях вредного производства: шум, вибрация, задымленность. Нам пора выдавать молоко. И нашим слушателям тоже.
— А что вы пожелали бы им?
— Чтобы оставили привычку орать, когда рвется фонограмма, а спокойно ждали, когда склеят пленку. Кстати, на прощанье могу поделиться еще одним любопытным фактом. У нас на фонограмме записана наша солистка Марина Брыкалова, но недавно она ушла в декретный отпуск. И теперь нам на концертах присылают записки, спрашивают, который из нас переодетая Марина. Эта наивность показывает, что до понимания нашего стиля зрителям еще расти и расти.
Уважаемые товарищи!
К вам обращается диспетчер одной из периферийных энергосистем страны. В своей разнообразной деятельности вы вольно или невольно выпускаете из виду некоторые наболевшие проблемы, и среди них — проблему эстрадной энергетики. Между тем ни для кого, наверное, не секрет, что современные инструментальные ансамбли работают на электричестве. Но широкие круги плохо представляют себе, какие мощности потребляют эти коллективы. Например: финальный аккорд известного всем ансамбля «Электрогусляры» по мощности соизмерим с потребностями автозавода при максимальной нагрузке конвейера.
И чтобы это мое заявление не осталось голословным, поделюсь одной историей.
Но сначала скажу, что сам я вообще-то являюсь большим любителем этих ансамблей.
Так вот. Когда к нам на гастроли приезжают мои любимые «Электрогусляры», я, пользуясь служебным положением, заранее вывожу в пиковый режим два-три агрегата на станциях нашего кольца.
Обычно этого хватает. Но недавно приезжают они в наш город и собираются выступать по телевидению. И вдруг выясняется: конец месяца, конец квартала, кое-где горят планы, промышленность работает со страшной силой. Запасной мощности в системе нет. Что делать? Обращаюсь к соседям. Но у них тоже конец квартала, да еще гастролируют «Фиолетовые гобои», а каждый гобой берет, как электровоз. Ничего не поделаешь, думаю, надо звонить в Центр. Только решился, а оттуда сами звонят. Так, мол, и так, сегодня в столице дебютирует новый перспективный коллектив «Голубые трансформаторы» — нет ли у вас в связи с этим десятка-другого лишних мегаватт?
Короче говоря, я лично приехал на телевидение и в присутствии их начальства объяснил «Электрогуслярам» возникший парадокс: если подать требуемую энергию на шины ансамбля — надо отключать само телевидение. На то и другое сразу у меня нет. В связи с этим задаю руководителю ансамбля вопрос: не могут ли они сегодня, в виде исключения, сыграть без электричества?
Но руководитель говорит: «Мы объехали всю страну, и везде нам находили энергию для выхода наших лирических чувств. Как я могу играть без электричества, например, мою обработку старинной песни «Не одна я в поле кувыркалась», когда там весь нюанс в электроколокольчике, а ему для раскачки подай шестнадцать тысяч вольт на сто ампер, иначе на верхнее «ля» не выйдет. А не верите, можете технические данные посмотреть. Нет, без электричества я решительно отказываюсь, это вопрос принципиальный, вопрос искусства, а не энергетики».
А самый молоденький гитарист, года шестьдесят шестого рождения, тот вообще удивился: как это, говорит, без электричества?
Разве раньше без электричества играли? А на чем? На керосине?
Но тут, наоборот, самый старший из музыкантов высказался: «Я помню, после войны выступали в одном деревенском клубе. На всю деревню — один движок. Так жители, чтоб нам хоть ноты было видно, отключили по деревне все, что могли. Неужели и сейчас нельзя так сделать?»
Студийное начальство посовещалось и говорит: «А что, идея».
И вот появляется на экранах самая симпатичная дикторша и объявляет: дорогие зрители, так и так, если хотите послушать свой любимый ансамбль, то надо временно пожертвовать и отключить кто что может.
И что вы думаете? Народ очень чутко отнесся к этой просьбе. К началу передачи гаснут окна в домах по всему городу. Люди звонят на студию, делятся: я, мол, стирку отменил, машину выключил, я холодильник выключил, я — электродрель и так далее. Один чудак позвонил и спрашивает: «Самогонный аппарат останавливать или не помешает?» И еще трогательная деталь. Позвонил ребенок и говорит: «У меня есть электрофонарик, я очень люблю им баловаться, но раз вы просите, то сегодня не буду». Разве ребенку объяснишь, что его фонарик к системе не подключен?
Вернулся я на рабочее место, смотрю на приборы: ползут, ползут стрелочки на ваттметрах, но все равно не хватает. Пора начинать передачу, а ясности нет.
И вдруг стрелки как прыгнут — новая мощность прикатила! Откуда, думаю, ты взялась? Но рассуждать некогда, звоню на студию: все в порядке, играйте, система держит.
Концерт прошел с большим успехом. И колокольчик на верхнее «ля» вышел, и гитары не подкачали, и вообще почти без аварий обошлось. Было, правда, короткое замыкание в одном тромбоне, но я не зря заранее самую опытную бригаду ремонтников на студию направил. Камеру минут на пять от закороченного тромбона отвели, мои ребята быстренько трансформатор перемотали, выпрямители отладили, поменяли предохранители — никто ничего и не заметил.