Володя ворочал головой, разглядывая людей за соседними столиками.
— Это все писатели, да? Интересно...
— Пушкина здесь нет,— грустно сказал Алик, и было непонятно, то ли Пушкина здесь вообще нет, то ли он просто вышел.— Тебе снится, что ты летаешь?
— Снится.
— Ну-ну...
В зал ввалилась шумная компания мужчин и женщин разного возраста. Все женщины были в просторных сарафанах с юбками в пол, все мужчины, кроме одного, были в джинсовых куртках и таких же брючках. Возглавлял компанию рыжебородый толстяк с маленькими хитрыми глазками, одетый неряшливо и тускло. Костюм его был помят, а галстук скрутился веревочкой. Но видно, толстяк был каким-то могучим писателем, потому что все смотрели ему в рот и исполняли его приказы, как на службе. Под его руководством были сдвинуты вместе три стола. Компания густо облепила их, загудела, захохотала, теснясь вокруг рыжебородого.
— Алик! Алька! — крикнули оттуда.
Алик обернулся. Ему призывно махали. И сам рыжебородый в шутку, но властно изобразил скрюченным указательным пальцем, как он вытаскивает Алика за шиворот и переносит к себе.
— Извини, старик, я сейчас. Общнусь с мэтром.
Он прошел к ним. Рыжебородый покровительственно похлопал Алика по спине, для чего ненадолго приподнялся из кресла. Женщины обнимали Алика, одна даже поцеловала. Один в джинсах что-то прошептал ему на ухо. Алик выслушал, засмеялся. У него снова было живое мальчишеское лицо.
Володя поднялся. Вышел из зала, миновал узкий переход и очутился в просторном холле. Вокруг него шли, сидели, разговаривали писатели. Двое играли в шахматы, один говорил по телефону, сидя за низким столиком в углу. В бильярдной комнате, дверями выходящей в холл, один писатель полулежал на борту стола и дотягивался кончиком кия до шара, а второй наблюдал за ним, потягивая папиросу...
Володя закрыл глаза.
В бильярдной играли Пушкин и Лермонтов. Лермонтов полулежал на борту стола и дотягивался кончиком кия до шара, а Пушкин наблюдал за ним, раскуривая трубку с длинным чубуком. За шахматами сидели Белинский и Гоголь. Белинский играл белыми и только что сделал ход. Гоголь изучал положение на доске, склонившись к ней своим острым носом. Положение, кажется, было неважное. Неподалеку, на диванчике, сжав большие кулаки, прямо держа голову, сидел Маяковский. Перед ним, прижимая шляпу к длиннополому пальто, стоял Горький. Он смотрел на Маяковского с беспокойством и тревогой. По диагонали через холл, ни на кого не глядя, шел Александр Блок. В углу, за низким столиком, сидел Лев Толстой. Он говорил по телефону Вызывал такси к подъезду...
Володя открыл глаза. Писатель, вызывавший такси, наконец договорился обо всем, что ему было нужно, поднялся и ушел. Володя сел на его место. Взял трубку
Послушал гудок. Положил трубку. Кто знает, может, ее когда-нибудь и вправду держал в сухонькой сморщенной руке Лев Николаевич Толстой.
— Это Володя Торохов! — кричал он, косясь на даму за стеклом будки.— Торохов! Плохо слышно? Я с автомата звоню. Теперь хорошо? Здравствуйте, Нина... Нет, тогда мы не здоровались. Мы тогда еще незнакомы были. Здравствуйте!.. Все в порядке?.. Как четыре строчки убрали?! Какой хвост?! — завопил Володя.— В этих последних строчках весь смысл... Да ты пойми, это образ, образ!.. Я на тебя не кричу. Я не на тебя кричу... Да, газета. Нет, не понимаю... Давай встретимся, тогда объяснишь. Я по телефону не понимаю... Можешь? В шесть? Ладно, в шесть. Где?.. Я не знаю, где это... И это тоже не знаю... Давай, у Пушкина.
Дама была полная, строгая, красивая. Она смотрела через стекло на парня в гимнастерке, и разнообразные мысли бороздили ее чело. Парень повесил трубку.
— Такой молодой и такой нервный,— сердито, но не без игривости сказала дама, втискиваясь вместо Володи в будку.— Что у вас там случилось?
— Хвост у меня отрезали,— объяснил Володя.— А в нем был весь смысл.
Дама внимательно посмотрела на Володю и плотно прикрыла дверцу. Далеко не все еще тонкости жизни успел узнать юный поэт Владимир Торохов. В частности, ему было неведомо, что существует такой сорт женщин, которые терпеть не могут остряков.
Бесконечная лента ползла под стрекот клавиатуры из узкой пасти телетайпа.
«СРОЧНО! ВСЕМ ВЕЧЕРНИМ!»
Дальше побежал заголовок: «НОВЫЙ НЕФТЯНОЙ ФОНТАН». Поехала первая строка: «ТЮМЕНЬ. ТАСС. СЕГОДНЯ УТРОМ ВОСТОЧНЕЕ САЛЕХАРДА...»
На столе ответственного секретаря зазвонил телефон. Секретарь выслушал дежурную из телетайпной. Позвонил в наборный. Нина взяла трубку. Выслушала. Кивнула.
Посреди подземного перехода, обтекаемый с обеих сторон густой толпой, словно загадочный дорожный знак, стоял новенький торшер. На расстоянии руки от него в очереди за газетами толчками продвигался Володя.
— На все! — Он протянул продавцу рубль. Тот молча отвел крупную купюру и принял мелочь из рук следующего. Володю оттеснили, он начал пробиваться обратно, но тут какой-то торопыга с размаху налетел на торшер, и они с Володей поймали хрупкий колпак у самого пола. Торопыга при этом слегка ударился и теперь проверял часы: приложил их к уху, потом осмотрел циферблат. Часы были целы, шли и показывали без пяти шесть. Володя засуетился. Не выпуская торшера, протянул продавцу медяк, схватил газету и помчался по переходу — если только можно было мчаться в час «пик» под Манежной площадью.
Толпа лезла из-под земли, как паста из тюбика. Володя вырвался из могучих течений и с торшером наперевес, словно с карабином, ринулся к осажденным дверям троллейбуса... Он теснился на подножке. Одна рука обнимала торшер, другая, с газетой, торчала из дверей. Двери с шипением съехались, и надо же — закусили газету так, что она наполовину высунулась наружу.
Брякала мелочь в кассах, качались спины, шелестели «Вечорки». Володя выворачивался и так и этак. То ему удавалось разглядеть уголок страницы, то какой- нибудь заголовок. Но его стихотворение, как назло, не попадалось. Ладно, подумал Володя. Доедем — свою прочту.
Его газета, торчащая из задних дверей троллейбуса, плыла вдоль сплошного строя приткнувшихся к обочине автомобилей. В одном из них за рулем скучал смуглый красавец в мохнатой кепке. К счастью, его ждало крохотное приключение: возле притормозил, застревая в пробке, троллейбус. Красавец кошачьим движением ухватил газету, проплывавшую перед его окошком, нагло помахал Володе, смутно видимому через запыленные стекла, и, не разворачивая полностью, с нетерпением погрузился в изучение четвертой полосы, где рядом с репертуаром кинотеатров стояло несколько траурных рамок.
Часы на «Известиях» показывали пять минут седьмого.
К Пушкину или к газетному киоску?
К киоску вилась очередь.
— На все! — выпалил Володя, протягивая рубль.
— Встаньте в очередь! — властно скомандовал стоявший первым пенсионер, и его тут же поддержали остальные.
Но киоскер не зря просидел столько лет возле «Известий» и прекрасно знал, кто и в каком случае просит по нескольку десятков экземпляров одного номера.
— Напечатался? — спросил он, принимая деньги.
— Ага!
Киоскер начал отсчитывать пятьдесят штук.
— Что такое? Почему? — возмутился пенсионер.
— Дедушка,— проникновенно сказал Володя,— там мое стихотворение!
Взгляд его был так светел, что в железном пенсионере что-то крякнуло, он сломался, обмяк и задушевно объяснил задним:
— Стихи у него там напечатали.
Очередь приумолкла.
— Поздравляю, молодой человек! — Киоскер протолкнул пачку сквозь узкую бойницу.
— Спасибо! — Володя схватил газеты и с торшером наперевес рванул через дорогу. В очереди засмеялись.
— Не зазнавайся! — крикнул пенсионер.— Поэты, понимаешь...
Нины еще не было. Володя поставил торшер, сел на скамейку, газеты положил рядом с собой. Тут же налетел какой-то шустрый парень, сдернул верхний номер, бросил две копейки и был таков.
— Эй, ты чего? — запоздало возмутился Володя.— Я не продаю.
Затем к газетной кипе приблизился нарядный карапузик в брючках — и не поймешь, мальчик или девочка. Следовавшие за ним папа и мама сделали предостерегающие движения.