В роте было четыре батареи, а батальоне — три роты. Тридцать шесть самоходок, первыми добравшиеся до фронта, за четырёхчасовой рейд просто уничтожили все немецкие пушки на фронте в полсотни километров и на глубину километров в десять. Причем из рейда вернулись уже сорок две машины: самоходчики притащили и шесть захваченных германцами во время наступления моих старых арттягачей. Ещё с десяток — просто сожгли… Все же, хотя внешне машины и были очень похожи, полдюйма брони тягача против дюйма на самоходке не играла. И если с тягача немцы начинали стрельбу из пулемёта, то шансов у него не оставалось.
Первый рейд самоходок так и остался исключением. Уже через неделю мои самоходки столкнулись с "панцерами" герра Майбаха, вооруженными "пиратской копией" сорокадвухмиллиметровой пушки Хочкисса. И хотя такой снаряд броню моих самоходок в лоб пробить не мог, но, скажем, сорвать колесо вполне даже получалось.
Впрочем, среди самоходчиков настроение оставалось прежним — "да и хрен бы с этими чудесами природы". В конце концов мы потеряли две машины, причем без экипажей, против восьми немецких. Но уже в конце ноября при попытке нападения на очередную германскую батарею наши нарвались на прикрывавшие её пушки со стволом уже не в полметра длиной, а в два — и тут потери составили четыре машины, из экипажей которых спастись удалось лишь троим. Агентура донесла, что пушки эти у Круппа получаются весьма хреновыми, ресурс ствола пока не превышает сотни выстрелов — разве что заводы выпускали их по сорок-сорок пять штук в сутки…
На Западном фронте Германия заняла Реймс. Однако в ответ Франция освободила Кале, Дюнкерк и Лилль, а затем объединенная армия французов, англичан и проснувшихся наконец бельгийцев вытеснила немцев из Бельгии. Именно вытеснила: с территории Франции их "отжимали" с севера на юг и сохранившиеся немецкие войска отступали к Седану и Реймсу — а на территории Бельгии располагались лишь небольшие оккупационные части ландвера, предпочитавшие отступление бою с сильно превосходящими силами.
На этом всё и закончилась: снег пошел. И в Бельгии, и в Польше — так что из-за невозможности активно применять технику война перешла в позиционную фазу.
Для мирной жизни в России от войны вроде как была польза: небывалый урожай тринадцатого года практически весь остался в стране и проблем с пропитанием народа не было. Цены на хлеб упали чуть ли не на четверть, да и прочие продукты заметно подешевели. Впрочем, народу радости это не прибавило: подорожали дрова. Не сильно, но заводы закрывались, зарплата накрывалась — и народу даже на дешёвую еду уже не хватало, а уж на дрова тем более…
Среди мелких промышленников зародилось соревнование "кто больше может сделать полезного для Армии" — правительство Львова пообещало первоочередное обеспечение топливом заводов, выполняющих оборонные заказы. Вот что мне особенно нравилось во всех демократических правительствах — так это постоянная готовность давать невыполнимые обещания: оборонные заказы раздавались любому, кто попросит. Ведь армии нужно всё: от стелек в сапоги до пушек главного калибра. Но когда в очереди первоочередников оказывается девяносто процентов механических заводов, то совершенно внезапно выясняется, что угля для них нет и взять его негде.
Самое смешное, что в этой ситуации хуже всего пришлось банкам: фирма с госзаказом первое время чрезвычайно легко получала кредит — государство гарантирует. А когда выяснялось, что эти гарантии не стоят и бумаги, на которых они были написаны, большая часть денег была уже истрачена — на закупку сырья, выплаты простаивающим рабочим, взятки армейским рекрутерам…
Больше всех повезло Волжско-Камскому банку: у них кредиты брал практически лишь один заемщик — я. Правление банка даже пошло на изменение своего Устава, запрещающего выдавать в одни руки больше, чем четверть кредитных ресурсов. То есть пункт-то в Уставе остался, но к нему добавили "исключение для компаний Александра Волкова". Банк был по моим масштабам небольшой, половины их ресурсов мне только на зарплаты хватало, а короткие — до месяца — зарплатные кредиты в годовом исчислении давали раза в полтора больше прибыли банку, чем любые другие. Вдобавок — после голодной зимы двенадцатого года — в банке точно знали, что у меня где-то припрятано минимум миллионов пятьдесят в тяжёлых жёлтых кружочках, так что риск невозврата был близок к нулю. Эти ребята предпочитали кормиться из гарантированной кормушки, но и они влетели миллионов на двадцать… А насколько влетели другие — большей частью совершенно спекулятивные — банки, мне было даже страшно представить: к началу четырнадцатого года только в правительство поступили запросы от банков на два с лишним миллиарда рублей.