Но неприятное волнение только усиливалось. Лагров дал себе команду успокоиться, и это удалось, но на очень короткое время. До проверки билетов.
Сама по себе ситуация, когда в помещение разрешали пройти только по специальному разрешению, была для него необычной. Лагров прекрасно понимал, что это всего лишь испытанный веками способ сбора с клиентов денег, но ощущение, что он стал одним из немногих избранных, не исчезало.
«Что с нами собираются делать проклятые режиссеры? Зачем мы им понадобились?» — против воли задавался он вопросами, ответы на которые можно было получить только за закрытыми дверьми, в зале, куда, как он знал, пропускают лишь в заранее назначенное время, оповещая зрителей о его наступлении специальным звуковым сигналом. После этого можно будет занять оплаченное место.
Это было неожиданное и завораживающее зрелище: скопище людей, в неестественной тишине медленно прогуливающихся по фойе и напряженно ожидающих сигнала. И то, что Лагров оказался одним из них, только добавляло волнения.
— Что-то мне не по себе, — признался он Ларисе.
— Появились предчувствия? — спросила она.
— Нет. Я бы сказал, что на меня накатило ожидание чего-то непривычного, неприятного.
— А чем предчувствие отличается от ожидания?
— Не знаю. Что со мной?
— Ничего страшного. С тобой все в порядке. Есть такое явление — магия театра. Ты, наверное, слышал раньше этот термин. Некоторые ощущения невозможно выразить логически, их возникновение объясняют существованием чувственной индукции.
— Не верю.
— Все правильно, ты и не должен верить, речь идет о науке, а не о религии. Режиссеры ссылаются на факты и эксперименты. Их утверждения проверяются на практике. Существует общее поле эмоций, которое подпитывается не только энергией актеров и создателей спектакля, но и, в большой степени, душевной энергией зрителей. Задача умелого режиссера — добиться, чтобы два потока слились в один общий. Только так можно научиться управлять эмоциональным настроем всех участников действия.
— И у них возникнут одинаковые чувства и одинаковые мысли?
— Только великие режиссеры способны достичь этого.
— А ты, значит, ходишь на спектакли, чтобы однажды приобщиться к общности?
— Ты так сказал, будто это плохо.
— Не обижайся, я просто рассуждаю. Если я правильно понял, ждешь, что однажды тебе повезет, и ты сумеешь по-настоящему приобщиться. Обретешь целостность, так сказать. И наступит счастье. Постой, да ты уже один раз приобщилась, признавайся!
— Это когда?
— Ты же не сама придумала завести ребенка. В театре подсказали?
— Как ты догадался?
— Большого ума не нужно.
— Рано или поздно каждый человек задумывается о том, зачем он живет на этом свете. В театре мне объяснили, что последние десять тысяч лет люди стараются отыскать в своей душе динамическое равновесие между правами и обязанностями. Понимаешь, я знала, что мне все должны, но оказалось, что и я всем должна. Звучит странно. Раньше бы мне такое сказали, не поверила. Но здесь, в театре, умеют убеждать.
— И ты решила, что должна родить ребенка.
— Да. Люди стали бессмертными, но это не значит, что мы должны отменить эволюцию. Естественный отбор должен быть продолжен. Знаешь ли ты, что за пятьдесят лет у каждого человека в генетическом коде происходит около двухсот мутаций? Одни из них полезны и должны передаваться следующим поколениям, другие, неудачные, будут отброшены. Но чтобы естественный отбор работал, нам следует рожать детей. Это наш долг.
— И об этом тебе сказали в театре?
— Разве в этом дело? Главное, что это правда.
Говорить больше было не о чем, Лагров понял, что ему не удастся отговорить Ларису. Значит, его усилия пропали даром. С этим следовало смириться.
— Все твои рассуждения верны, но только при одном обязательном условии.