— Понятно, — сказал Зимин примирительно. Он не обиделся, ему, наоборот, было приятно, что Ручин к нему испытал человеческое чувство. Если так и дальше пойдет, однажды тот начнет испытывать простейшие эмоции при чтении текстов. Ради чего-то подобного Зимин и работал. Чувствующий литературу Ручин — это звучало красиво. Таким достижением можно было гордиться. Если великая трансформация начальника действительно произойдет, это станет выдающимся достижением Зимина писателя, веским основанием считать, что жизнь была прожита не напрасно.
Но в ближайшее время рассчитывать на столь резкое изменение самосознания Ручина было трудно. Он привык смотреть на Зимина, как на вражеского лазутчика. И к этому следовало относиться с пониманием.
— Я что-то пропустил?
— Да. За последние три месяца мир изменился так, как не менялся за десять тысяч лет.
— Ух ты! — вырвалось у Зимина.
— Не заметили? Как же получилось, что вы проспали самое важное событие в истории человечества?
— Я уже говорил, был занят, работал. Книгу писал.
— Это вас не оправдывает.
— Надоели мне ваши намеки, расскажите, что все-таки произошло.
Ручин был разъярен. Но когда он понял, что Зимин и в самом деле ничего не знает, его раздражение сменилось сначала удивлением, а потом жалостью.
— Показалось, что вы надо мной издеваетесь, а теперь вижу, что вы и в самом деле идиот, — признался он и рассказал все, что знал.
Однажды утром официально объявили, что сокровенная мечта человечества вот-вот исполнится. В аптеки города совсем скоро поступят первые партии долгожданных таблеток, дарующих людям практическое бессмертие и вечную молодость. Народ встретил известие ликованием. Радость, впрочем, длилась недолго. Дали о себе знать проблемы.
— Какие проблемы? — удивился Зимин.
— Социальные, естественно, какие же еще! На третий день город загорелся, подожженный с четырех сторон. Пожары стали массовыми. В огне гибли люди, которые поверили, что им уже обеспечена вечная жизнь. Народ обезумел! Идея, что все без исключения, и поджигатели в том числе, обретут бессмертие, была бесповоротно опорочена. Наступило время митингов, общественных комитетов, петиций и ультиматумов. Люди требовали справедливости, они не хотели, чтобы плохие парни становились бессмертными. Не успевших перестроиться агитаторов, продолжавших по инерции призывать раздавать таблетки без ограничений, отлавливали на улице и жестоко избивали. Появились списки достойных. Ох, не всех записывали! Это были странные дни, когда люди всерьез верили, что их мнение кого-то интересует. Долго так продолжаться не могло. Действительно, уже через несколько дней национальная гвардия и полиция очистили улицы и площади города от излишне активных манифестантов. Временная Коллегия по нормализации перестала быть временной. Ее первым декретом в новом статусе стало объявление в городе чрезвычайного положения и комендантского часа. Однако через неделю его отменили. Социальная активность пошла на убыль. Людям объяснили, что рецепты на таблетки бессмертия будут выдавать строго по спискам и в индивидуальном порядке, и общественные волнения прекратились, стали бессмысленными.
— Беспорядки продолжались всего лишь несколько дней? — спросил Зимин.
— Да. Недолго. Коллегия по нормализации справилась со своей главной задачей, до бунта дело не дошло.
— Но сейчас уже все в порядке?
Ручин отрицательно помотал головой.
— Увы, все только начинается. Народ затаился, но что будет дальше, предсказать трудно. Понятно, что всего на всех, конечно, не хватит, но для того, чтобы поддержать общественное спокойствие, начальники пытаются создать впечатление, что Коллегия заботится обо всех людях, независимо от социального положения. Пока это удается, но рано или поздно выяснится, что это наглый обман. Не хочу говорить лишнего, но народ обязательно психанет, если кого-то оставят без рецептов.
— О чем-то подобном я писал в свое время, — сказал Зимин. — Я предупреждал.
— Ерунда, мне никогда не нравились ваши сочинения. В них нет настоящей жизни. Они ведь, по существу, всего лишь перечисления ваших субъективных представлений. Но людям хочется читать про себя, а не про вас.