Через несколько месяцев после переезда Джейкоб придумал почту для мальчиков. Макс посуровел. Меньше смеялся, больше хмурился, сесть непременно стремился у окна. Себе Джейкоб мог не признаваться, что видит это, но вот и другие стали замечать это и говорить об этом — Дебора отозвала его в сторону и спросила: "Как тебе Макс?"
Джейкоб нашел на "Этси" старинные подвесные почтовые ящики и навесил по одному на двери мальчиков и на свою. Он сказал им, что у них будет собственная тайная почта, чтобы передавать те сообщения, которые невозможно высказать вслух.
— Это как люди оставляли записки в Стене Плача, — уточнил Бенджи.
Нет, подумал, Джейкоб, но сказал:
— Да, вроде этого.
— Только вот ты не Бог, — заметил Макс, и это, несмотря на очевидность и на то, что Джейкоб хотел бы, чтобы дети именно так смотрели на мир (атеисты, никакого страха перед родителями), все равно обидело его.
Свой ящик он проверял ежедневно. Написал ему только Бенджи: "Мир на Земле"; "Снежный день"; "Телевизор побольше".
Воспитывать детей в одиночку было трудно: скоординировать сборы в школу троих детей, имея всего одну пару рук, выстроить маршруты перемещений, по насыщенности не отстающих от воздушного трафика в Хитроу, запараллелить параллельные задачи. Но самым непростым было находить время для разговоров по душам. Мальчики всегда держались вместе, все время какая-то суета, постоянно что-то нужно сделать, и разделить эту ношу не с кем. И когда представлялся случай поговорить наедине, Джейкоб, понимая, что необходимо воспользоваться им (как бы неестественно это ни показалось), в то же время испытывал прежний или даже более сильный страх сказать слишком много или недостаточно.
Однажды вечером, через несколько недель после развешивания ящиков, Сэм читал Бенджи перед сном, а Джейкоб с Максом столкнулись по малой нужде возле унитаза.
— Не скрещивай струи, Рэй.
— А?
— Из "Охотников за привидениями".
— Я слышал про это кино, но ни разу не видел.
— Да ты прикалываешься.
— Нет.
— Но я помню, как мы смотрели с…
— Я не видел.
— Ладно. В общем, там есть классный момент, когда они первый раз палят из своих протонных, как уж там они, штуковин, и Эгон говорит: "Не скрещивай струи, Рэй", потому что от этого какие-то катастрофические события могут произойти, и с тех пор я эту фразу вспоминаю всякий раз, когда с кем-нибудь мочусь в один унитаз. Но вроде мы оба закончили, так что и смысла нет.
— Понятно.
— Я заметил, ты ничего не кладешь мне в ящик.
— Ага. Я положу.
— Это не задание. Я просто думал, это будет хороший способ снять какую-то тяжесть с души.
— Ладно.
— Каждого что-нибудь тяготит. Твоих братьев. Меня. Маму. И это может серьезно осложнить жизнь.
— Прости.
— Нет, я имею в виду тебе. Я всю жизнь изо всех сил старался защититься от того, чего больше всего боялся, и в итоге неправильно было бы говорить, что бояться было нечего, но, может быть, столкнуться с моими худшими страхами на самом деле и не было бы так страшно. Может, эти мои старания были еще хуже. Помню вечер, когда я уезжал в аэропорт. Я поцеловал вас, ребят, как будто предстояла очередная обычная поездка, сказал что-то типа "увидимся через пару недель". И пока я готовился уйти, мама спросила, чего я еще жду в жизни. Она сказала, что это важный момент и что я должен переживать сильные эмоции, и вы, парни, тоже.
— Но ты не вернулся и не добавил что-нибудь еще.
— Я слишком боялся.
— А чего ты боялся?
— Да бояться было нечего. Вот это я и пытаюсь тебе объяснить.
— Я знаю, что на самом деле бояться было нечего. Но тебя-то что пугало?
— Что это станет настоящим?
— Отъезд?
— Нет. Что у нас было. Что у нас есть.
Джулия сунула щетку поглубже за щеку и оперлась ладонями о раковину. Джейкоб, сплюнув, сказал:
— Я упускаю свою семью, как мой отец упустил нашу.
— Не упускаешь, — сказала Джулия, — но мало просто не повторять его ошибок.
— Что?
Она вынула щетку и повторила:
— Не упускаешь. Но это мало — просто не повторять его ошибок.
— Ты отличная мать.
— Отчего ты вдруг это говоришь?
— Я думал о том, какой отличной матерью была моя.
Джулия закрыла шкафчик и, помедлив, как будто раздумывая, стоит ли заговорить, сказала: