ГАРИК: Оттуда, тащ комиссар. Вы знаете теперь.
КОМИССАР: Ясно. Чтоб завтра мне предоставил тексты всего того, что знаешь или уже тут спел, плюс к тому укажи, кто пел все это там. А мы тут почитаем.
ГАРИК: Есть!
КОМИССАР: Коли есть, так слава и честь. Иди, поэт-песенник, Септима тебя проведёт. Завтра вызовем. Только учти, даже своим подругам про то, кто есть ты и кто есть она до моего личного разрешения – ни слова. Свободен!
Гарик и Септима выходят из кабинета и идут по коридору.
СЕПТИМА: Как же тебя угораздило сюда попасть?
ГАРИК: Как обычно на Руси, по пьяной лавочке. Выпил, отключился, просыпаюсь уже здесь.
СЕПТИМА: Что ж ты раньше-то молчал?
ГАРИК: Так никто ж не спрашивал.
СЕПТИМА: Значит, когда я тебя встретила...
ГАРИК: Я уже тут был. А теперь представь. Мне на момент попадания тридцатник стукнул, и так вот попасть, с перепою в тушке одиннадцатилетнего шкета оказаться, да еще и за две тыщи с гаком верст от родного дома. Вот три года уже так и маюсь.
СЕПТИМА: Да уж, опыт тот ещё. Но у тебя неплохо получается.
ГАРИК: Чё уж тут, жить захочешь – и не так раскорячишься... (смеются оба).
Сцена меняется, кадр с надписью «На следующий день». Гарик снова в каюте чекистов.
КОМИССАР: Ага, поэт-песенник, принёс?
ГАРИК: Принёс, тащ комиссар (протягивает папку с бумагами)
КОМИССАР: Ну-ка, дай глянуть... Ого! И «ДДТ», и «Любэ», и Розенбаум, всех упомянул! Даже предполагаемый год выхода поставил.
ГАРИК: Так я ж эти песни все давным-давно наизусть знаю, тащ комиссар. Сразу и выучивал, как они выходили. Что-то в записи слушал, что-то на концертах. Если можно, так предложил бы дать тому же Расторгуеву тексты его же песен, он их в прошлый раз хорошо исполнял, не вижу смысла менять. А если кто чего еще из них не спел – так не хлебом единым… еще песен напишут.
КОМИССАР: Ну, положим, это решать будут в Москве, но... твои записи перешлю туда, и как ответят – позову.
ГАРИК: Спасибо, тащ комиссар. Если есть возможность, можно у меня из головы примерный мотив скачать, чтобы было хоть какое-то понятие, как эти песни звучали.
КОМИССАР: Конечно, можно. Вот, держи (протягивает слегка увеличенный в размерах кассетный магнитофон с кучей всевозможных рычагов и кнопок). Это наподобие используемых здесь так называемых «омутов памяти», только более современная модель нашего производства. Я сейчас включу запись, а тебе надо будет чётко подумать, какую песню ты хочешь туда записать, и она запишется. Кассеты перешлю в Москву вместе с текстами, а там уже разберутся.
Кадр мигает, Гарик всё так же сидит возле магнитофона, только рядом уже стопка полностью записанных кассет.
ГАРИК: Всё, тащ комиссар. Вроде все песни, какие знал, я передал.
КОМИССАР: За столь весомый вклад в развитие советской культуры тебе могли бы и Ленинскую премию выписать, будь ты собственно автором всего этого.
ГАРИК: Оно мне надо, тащ комиссар? Нужна мне вся эта публичность, как ежу футболка.
КОМИССАР: Правильно, наш человек. Кстати, думай пока над деталями своей биографии, как ты у нас в Союзе будешь себя называть. Сам понимаешь, если про настоящее свое имя и происхождение скажешь, кому не положено, так у нас же и окажешься, только в ином качестве. Кстати, с Днём Октябрьской Революции тебя, наверное, и забыл уже, что за день такой.
ГАРИК: Почему забыл? Просто у нас не то чтобы сильно этот праздник праздновали последнее время, помните, что я Вам говорил. Где-то после девяносто первого отменили сразу, тем же прибалтам или западэнцам любое упоминание о коммунизме было как серпом по яйцам, где-то, как в Белоруссии, продолжали отмечать, как и было, в России вместо седьмого праздник сделали четвёртого, под что подвели годовщину изгнания поляков из Москвы.
КОМИССАР: Вот как, значит, завернули.
ГАРИК: Так народ все равно седьмого числа праздновал. Как и День Победы девятого мая. У нас, в отличие от загнивающей Европы, хорошо помнили, кто и как немца остановил. И парады каждый год проводили, даже несмотря на перемену власти. Впрочем, под конец до российского руководства дошло, что на западе друзей нет, есть только враги.
КОМИССАР: А у них что было? Вместо парадов Победы, да и вообще военных?
ГАРИК: А у них вместо парадов Победы проводились парады петухов. И воинствующая петушня там считалась главным достоинством так называемого «дэмократического» общества.
КОМИССАР: Так им же под нарами место, петухам этим! У нас же их на пятнадцать лет сажают сразу!
ГАРИК: Ясен пень, что под нарами, и есть им полагается дырявой ложкой… я тут этот обычай тоже с успехом внедряю, вон, Септима подтвердит.
КОМИССАР: Она и подтвердила. Когда всем студиозусам одного из факультетов, где по странному совпадению учится большинство отпрысков родовитой аристократии, неизвестные перед завтраком просверлили дырки во всех ложках и всех тарелках. Ничего не напоминает?
ГАРИК: Всё справедливо, тащ комиссар, ежели кто много кукарекает не по делу, так пусть и сидит под нарами. И аристократическое происхождение тут роли не играет, читал я во времена оны, что как раз среди британских лордов петушня была скорее нормой, чем исключением.
КОМИССАР: Они и здесь ничуть не лучше. Насилуют, унижают, подкупают, запугивают сплошь и рядом, беспредельщики, мать их… По нашему закону они бы лет так по двадцать каждый получил железно, а кто-то и на вышак бы нарвался.
ГАРИК: Кое-кто и нарывается, о печальной участи неких Северуса Снейпа, Гилдероя Локхарта и Питера Петтигрю должны были Вам сообщить.
КОМИССАР: Знаем про таких. Молодец, Гарик Вованыч, не трусишь! Наш человек! Только вот троих ты убрал, а остальные?
ГАРИК: А остальные, если не оторвут рабочий орган от стула, то через год, максимум два, получат на свои головы очередную резню. Причем аристократы будут в большинстве своем среди тех, кто придет резать.
КОМИССАР: Ясно. Мразь везде одинакова.
ГАРИК: О чём и речь, тащ комиссар. Только у нас в России родовитых дворян, бояр и прочих дармоедов в основной массе своей свели под ноль в семнадцатом году, а товарищ Сталин оказался абсолютно прав, что так называемую «элиту» нужно периодически чистить. В моей прежней истории чистки прекратились после пятьдесят третьего, как Вождя не стало, и в итоге этих «элитариев», мать их, расплодилось столько, что страна их не выдержала. А на её обломках «элиты» развелось еще больше. Потому и сидели вечно в заднице. Анекдот в своё время у нас ходил, рассказать?
КОМИССАР: Ну, давай.
ГАРИК: Спрашивают у армянского радио: «Почему из продажи исчезли пыжиковые шапки?» Ответ: «Потому что олени размножаются в арифметической прогрессии, а партийная номенклатура – в геометрической. Отстрел же последней не производился с пятьдесят третьего года».
КОМИССАР: Зрели в корень (смеётся). Так что ты предлагаешь применительно к текущему моменту?
ГАРИК: Если быть честным, то судьба БРИТАНСКОЙ аристократии меня не волнует совершенно. Всех этих благородных лордов и сэров можно с чистой совестью пускать в расход. Количество дворянских семей, которые будут за наших, можно сосчитать по пальцам, сапог не снимая, и всех их со чады и домочадцы, как говорится, можно вывезти из страны, вон, на борту «Ленина». Оставшиеся места раздать выходцам из простого народа, кто не побоится ехать в Россию и жить честным трудом, не кормя при этом благородных мерзавцев.
КОМИССАР: А не думаешь ли ты, что таким образом нам могут засланного казачка подкинуть?
ГАРИК: Думал, тащ комиссар, но борьба с таковыми – больше по Вашей части. Уверен, что методики фильтрации у Вас имеются. В том числе и те, что на волшебников.
КОМИССАР: Имеются, тут ты, Гарик Вованыч, прав. И проверить пароход в принципе особого труда не составит. Даже лучше это будет сделать на посадке, как паспорта в аэропорту проверяют. Так и сделаем. Посмотрим, чем тут этот твой чемпионат закончится, а там видно будет. Ладно, иди, учись, студЭнт…
Гарик покидает кабинет чекистов и возвращается в замок.
ГАРИК (себе под нос): Хоть глоток свободы ухватил, как со своими пообщался. Авось и впрямь вернусь домой...