И стоит посреди класса, возле доски, это самое зеркало, написано на нем сверху „Еиналеж оноц илешав енюав ызакопя“. Как водится, неизвестный артефакт попробуем открыть по-русски. Гляжу в него невооруженным глазом, и ничего, кроме собственной морды лица, не вижу. Ну-ка, ну-ка, свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, чего мне тут стоит ждать, коль пойду, как все хотят…
Проявилась картинка, похожая на канон. Я сам в очках с пол-лица, в черном балахоне, какие здесь носят, рядом со мной какая-то невыразительная особа, за веснушками лица и не разглядеть, единственным достоинством коей можно, и то с большой натяжкой, считать ярко-рыжие волосы. Также в кадре присутствуют трое детишек, все как один в черных балахонах и с чемоданами в руках. И стоит вся сия честная компания на перроне, от которого собирается отправиться знакомый красный паровоз.
Вот оно что, значит, вот какую судьбу уготовал мне недобрый дедушка Дамблдор. А рыжая особа, выходит, это еще не встреченная мною мадмуазель Уизли, она же объект „Блудница“. На фиг, на фиг, не надо нам такое счастье, одну рыжую я уже знаю, и она обещает быть во всех отношениях приятнее вот этого вот. Интересно, альтернатива тут предусмотрена? Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, что же станется со мной, коль своей пойду тропой?
Изображение мигнуло, после чего показалась совершенно иная картинка. Стою я во дворе большого дома, возле дымящегося мангала, на котором шампуры с мясом жарятся. На мне тельняшка и камуфляжные штаны. Рядом со мной, в отличие от предыдущей картины, не одна девушка стоит, а две, и не в балахонах они, а в купальниках, достаточно откровенных, кстати. Одна из них — точно Дора, уж ее-то я точно в лицо узнал бы. Только цвет волос другой, не сиреневый. Черты лица второй расплываются, угадать не могу, кто это. Волосы тоже меняют цвет, то медно-рыжий, то иссиня-черный, то светло-русый. Стало быть, эту подругу я еще не встретил, и кто она будет, еще не знаю.
Дом вижу, большой, кирпичный, металлочерепицей крытый, заросший виноградом, сад вокруг с развесистыми деревьями. Возле дома — тенистая терраса с плетеными стульями, под обвитой виноградом перголой. Бассейн во дворе, рядом цветочная клумба и кусты можжевельника. А на заднем плане синеет гора, причем гора очень даже знакомая. Аю-Даг называется, то бишь, по-нашему, Медведь-Гора. А значит, это солнечный Крым, золотая мечта. Ясно слышу песню „Море“, которую Юрий Антонов написал.
Нахлынули воспоминания из прошлой жизни. Меня ж и из-за моих взглядов на Крым как на идеальное место для отдыха тогда девушка кинула. Ей, видите ли, надо было в Испанию, чтоб на самолете туда и назад, да в пятизвездочном отеле с выходом к морю и по программе „всё включено“, причем включить всё это предполагалось за мой счет, и ничего более она не хотела, наличие городов и коренного населения в её программе отдыха было необязательно. А я, наоборот, звал в солнечный Крым, в старый парк с толстыми кедрами и высоченными кипарисами, где так хорошо гулять в погожий день, глядя на синие горы и голубое море, искрящееся под летним солнышком. Звал пить вкуснейшее массандровское вино, как на мой взгляд, никакое другое с крымским не сравнится. Звал в Коктебель, где отвозят на катере к скале Золотые Ворота и купаются там, где глубина в десять тыщ футов. Так нет же, ничего этого ей не надо было, не любила она отдых в нашей стране. Э-эх, ладно, надеюсь, во второй раз что-то поудачнее обернется…
Что ж, вторая картина определенно нравится мне больше, нежели первая. Что из сего вытекает? А вытекает то, что слушаться недоброго дедушку Дамблдора мне решительно незачем. Если по окончанию года начнет настаивать, чтобы я опять вернулся к дражайшей тетушке, то бишь Пугалу, посылать советчика вместе с его советами большим боцманским загибом. От Доры не отдаляться, наоборот, держаться поближе. Даже тогда, когда она закончит школу.
Изображение мигнуло, тот я, что отражается в зеркале, махнул рукой и показал мне на карман штанов, после чего вся картинка пропала, и стекло снова ничего не показывает. Лезу в карман и нахожу там нечто, похожее на некрупный булыжник, только почему-то ярко-алого цвета, как будто его кто в ведро с краской уронил. И весом булыжник этот не меньше кирпича будет, того самого, силикатного. Хм, и что же это такое, не камешек ли философский, за сохранность коего борода многогрешная так якобы трясется? Ладно, разберемся. Прячу назад и иду искать своих.
И все-таки прав я был насчет того, что Дору из виду упускать нельзя. Слышу из-за угла топот шагов, девичий крик, по голосу узнаю сразу. Накидываю невидимый плащ, подкрадываюсь — и что вижу? Двое верзил, по виду семикурсников, зажали в углу знакомую фигуру с сиреневыми волосами. Третий верзила, кстати, уже валяется сбоку, зажимая руками отбитые висячие органы. Ясно, Дора ему успела врезать по шарам, пока ее не зажали.
- Тихо, сучка, расслабься и получай удовольствие!
- Отпустите меня! Да я вас…
- Что ты нам сделаешь? Палочку-то твою мы того, тю-тю, — и второй верзила самодовольно заржал.
Вот, б…! Достаю из кармана этот самый камешек, тихо подкрадываюсь…
БУМ!!!
Один из верзил мешком свалился на пол. А хорошо все же ему по башке прилетело. Пока второй не очухался, бью камешком и его. Нокаут, господа! Оба теперь могут только лежать и стонать.
- Кто тут? — несмело спрашивает Дора.
- Дора, это я, Гарри, — скидываю с себя плащ.
- Гарри… — она бросается на меня, чуть не задушив в объятиях, заливается слезами мне в плечо.
- Гарри, милый, я так перепугалась… Думала, все… Если бы ты не успел…
- Не переживай, Дора, все хорошо. Все хорошо, эти двое теперь никому не навредят.
- Ты их не прибил?
- Нет, только вырубил. Были бы у них мозги — было бы сотрясение. Только кое-что с ними со всеми сейчас проделать надо.
- А что ты с ними сделаешь? — удивленно спросила Дора, слезы которой высыхали на глазах.
- Так, так, так, судя по гербам, выходцы из слизеринского петушатника. Сейчас я их успокою!
Машу ВП для наглядности, а сам шепотом приговариваю. По щучьему велению, по моему хотению…
Хлоп!
Там, где секунду назад лежали трое отключенных громил в черных балахонах с зелеными гербами, плюхнулись на пол три крупных серых мыши.
- Гарри, как тебе это удается? — Дора не могла поверить своим собственным глазам.
- Секрет фирмы. Сейчас сами убегут. А хотя… Кис, кис, кис…
По коридору как раз бежала полосатая кошка, в которой мы признали питомицу завхоза по кличке Миссис Норрис. Кошка учуяла запах мышей и прибежала к нам очень даже резво. А полакомившись как следует, сказала нам довольное „Мур-р-р-р-р-р“, потерлась о ноги и величаво удалилась, гордо подняв хвост.
- Чем ты их? — спросила Дора, когда мы шли к своему общежитию.
- А вот чем, — достаю и показываю этот самый красный булыжник.
- Гарри… — от неожиданности глаза подруги стали с пол-лица, как на японских комиксах. — Это же… Это же философский камень!
- А что это такое?
- Это же средство для получения эликсира бессмертия… Где ты его нашел?
- Да так… Шел по улице, споткнулся, упал, потерял сознание, очнулся — вот этот вот камешек рядом лежит. Сунул в карман, мало ли что, авось пригодится где. Вот, как видишь, и пригодился.
- Ничего себе… Ну, ты даешь! Вот так просто нашел на дороге такое сокровище. Ты хоть знаешь, сколько он стоит?
- Скорее всего, правильный ответ „нисколько“. Что-то я сомневаюсь, что такие камешки бывают в свободной продаже. Ну, принесем мы его в ювелирную лавку, так продавец скажет: „Где взяли?“, да и ментов позовет. И камень отберут, и денег не получим. Лучше установить, кто и зачем камешек сработал, да и отправить создателю. Вот, мол, нашли, значит, по описанию совпадает, проверьте, не ваше ли, а коли ваше, то не украл ли кто его.
- Ох, и горазд ты мечты обламывать, — улыбается Дора. — Ладно, твоя взяла, поищу в книжках, кто с такими камешками мог работать. Кстати, слушай, Гарри…