Он пришел чуть раньше назначенного срока. Волнуясь, минут пять потоптался на лестнице, а потом слегка коснулся кнопки звонка.
Дверь открыла маленькая, сухонькая, аккуратная старушка в стареньком байковом халатике с кухонным полотенцем на плече.
— Мальчик, ты к Михаилу Евгеньевичу? Проходи, он скоро будет.
— Нет, я здесь подожду, — нехотя запротестовал Вовка.
— Да ты проходи. У него диета, и через десять минут ему обедать.
Вовка помялся и осторожно, как на льдину, шагнул в квартиру поэта. Маленький коридорчик, наполовину занятый старым округлым холодильником «Саратов» с пожелтевшей хлебницей наверху, показался ему темным и тесным. Вовка бросился снимать ботинки. Старушка сначала попыталась остановить его, а потом подала тапочки.
— Возьми мои, тебе будут хороши, и подожди Михаила Евгеньевича в его комнате, — сказала она и проводила Вовку.
Он огляделся. Здесь, как в библиотеке, на стеллажах, в книжном шкафу, на подоконнике стояли, лежали десятки и сотни книг. К окну прижимался старенький коричневый столик на журавлиных ножках, на котором умещалась пишущая машинка и стопка бумажных листочков. Центр комнаты занимал круглый стол под белой нарядной скатертью. Таких громоздких, давно вышедших из моды столов ни у кого из Вовкиных знакомых не было. У стенки, между двумя этажерками, совсем не к месту в этой книжной комнате, возвышалась под голубым покрывалом большая железная кровать.
Вовка нерешительно постоял у дверей, подошел к столику и увидал листок с напечатанным стихотворным текстом. Он скользнул взглядом по нему и как будто затормозил на строчках:
Он снова перечитал отрывок и подумал: «Ведь поэт тоже был мальчишкой и тоже читал книги Гайдара».
В коридоре дрогнул звонок, и Вовка осторожно отошел от столика с машинкой. Потом он услышал громкий голос:
— Мама, мальчик пришел?
— Пришел, ждет. Иди, поешь.
— Да я, мама, по дороге пирожных купил. Готовь чай.
— Какие пирожные, Миша, у тебя ж диета, — услышал Вовка возмущение старушки.
— Мама, не заводись, — весело ответил поэт, — приготовь чай, а я пойду с мальчиком поговорю.
Вовка, представляя поэта, вспоминал висевшие в школе портреты писателей. Его очень удивило, что у поэта не было бороды. И вообще он был какой-то обычный. Полный, невысокого роста.
— Ну, здравствуй. Так где твои стихи? Ну-ка, покажи, что создал? — пожал он руку Вовке.
— Нет… Я ничего… Ничего не создавал. Я хотел, чтобы вы нам речовку написали и пришли к нам на сбор. Ну понимаете… — и Вовка рассказал поэту о предстоящем пионерском сборе.
— Ах, речовка, речовка, — задумался Михаил Евгеньевич, и Вовка заметил, как сосредоточенно собрались морщинки вокруг его глаз и углубилась складка на переносице. Вдруг Михаил Евгеньевич разулыбался, и морщинки лучиками разбежались по его лицу. — А я ведь тоже пионером был и все отлично помню. Еще в тридцатые годы ходили на сборы, и каждый отряд, как марш, свои бравые стихи рассказывал, — по-мальчишески увлеченно вспоминал поэт. — Помню, готовили мы сбор, и пионеры сами решили свою речовку написать. Вот мне и поручили… Хочешь, я тебе фотографии покажу? Чуток подожди.
Он открыл нижние дверцы серванта и стал вытаскивать книги, журналы, тетради, пока не добрался до альбома, выцветший голубой бархат которого потерся, и из уголков торчал желтый расслоившийся картон.
— Ну-ка, посмотри, — открыл он страницу с фотографиями, на которых были изображены пионеры в белых блузках с галстуками, прихваченными значками. Мальчишки — в высоких пилотках, девчонки — с короткими, набок зачесанными волосами.
— А это я, — показал он на крепкого пацана с полевой сумкой через плечо. — Всегда с блокнотом и карандашом ходил и вечно что-нибудь сочинял. У меня тогда и прозвище было — Острый Карандаш. По-другому не называли. Ни Миша, ни Николаев, ни просто Карандаш, а именно Острый Карандаш. Во все стенгазеты стихи писал. Хотя… какие это были стихи? А вот речовку!.. Ох, и тяжело мне с ней пришлось. Даже на совете отряда, — вдруг рассмеялся поэт, — прорабатывали, так долго писал. Хотелось, чтобы она гремела, как барабан, трубила, как горн. Ночами уснуть не мог, под одеялом с фонариком писал. И все-таки сделал. Там еще, помню, такие слова были: