Младшие Сталины отошли от Вовки, оба слёзы вытирая.
— Так точно, товарищ Сталин, у меня есть весёлые песни.
— Еслы есть, то пой, посмотрым, как молодэж умеэт шутить, да Лаврентий? — Иосиф Виссарионович отмер и стал набивать чёрную от времени трубку серо-зелёными табачными стружками.
— Я, думаю, Володя нас опять удывит. Удывительный малчык, — Берия подошёл поближе к Сталину и уселся на краешек стула, через ряд от Самого.
Вовка, пихнул замершую с саксофоном Наташу, опять зависла будущая артистка. Ну, после обнимашек с детьми Сталина у Вовки у самого голос дрожал, но получалось от этого только лучше, словно и, правда, обиженный мальчик поёт. Но вот Наташе отключаться нельзя, иначе песня рваная получится и весь её шарм уйдёт, развалится на куски. Зеленоглазка не подвела, вступила и в ноты попала точна.
Опять вступил саксофон поддерживая обиду маленького мальчика.
Фомин наблюдал за Сталиным. Тот сделал затяжку из трубки, неглубокую, а потом понемногу выпуская дым, стал наклонять голову к правому плечу, как бы прислушиваясь одним ухом к словам. На втором куплете улыбка чуть тронула губы, кончики усов седых поползли вверх. После третьего куплета Вождь даже ухмыльнулся и несколько раз качнул головой в такт песне.
«Дядьку Вовку в дом к нам не пускать» — пропел саксофон зеленоглазки и музыка оборвалась[2].
Первым засмеялся Сталин, при этом глаза в основном смеялись, лучики пуская, остальное лицо только пыталось глаза эти поддержать, кончики губ вверх поползли, лоб наморщился. Сталин кхекнул даже пару раз.
— А, Лаврентий, скажи, смешная песня!? Молодэц мальчык. Скажи, Лаврентий.
— Да, Коба, смешная песня и Володя молодэц. Не зря ему Тито орден дал.
— Ордэн. Нет. За одну песню у нас в стране ордена не положены. У тебя, Володя, есть ещё весёлые пэсни? — Сталин вновь сунул трубку в рот, до этого просто в руке держал, забыв о ней. Песню слушал. Трубка успела погаснуть. Он недовольно крутнул рукой с зажатой в ней чёрной трубкой. Сейчас же подошёл Власик и, чиркнув спичкой, поднёс Сталину огонёк. Тот сделал два глубоких вдоха и окутался дымом как вулкан Тятя на Камчатке.
— Есть одна песня, только она немного неприличная. — Фомин встал и посмотрел на Светлану.
— Матершиная что ли? — водрузил пенсне на нос Берия.
— Нет, не матершинная, ну, — Вовка замялся. — Про баню.
— Еслы не матершиная, то пой. Чего время тянуть, — Сталин вновь окутался дымом.
Ну, напросились. Фёдор Челенков чувствовал, что одной песней не обойтись, и долго вспоминал блатные, даже «Владимиский Централ» пытался вспомнить Михаила Круга. И уже, взяв ручку и написав первый куплет, понял, что нет, не пойдёт. И тут мысль метнулась в стронону и выдала на гора другую песню Круга:
Не смотрел на зрителей. Песню всего несколько раз прорепетировал и боялся, что собьётся, перебирал струны, пел, и только когда дошёл до мочалки тети Зины, решил взглянуть на людей, что собрались позади Сталина. Но взгляд дёрнулся и зацепился за Лаврентия Палыча. Тот прямо хохотал. Потом и на Сталина перевёл глаза, тот тоже смеялся и прихлопывал ладонью в такт по столу.
Сделал паузу. Длинную. И закончил чуть тише:
Не удержался и похулиганил, повторив ещё раз: