— Ишь ты!… — прошептала бабушка.
1954 г.
Исследователи
Как-то раз, еще будучи студентом-практикантом, я присутствовал на уроке Николая Николаевича.
Николай Николаевич стоял, вытянувшись перед классом, чуть приподняв седую бородку клинышком. Белая, вся в вихрах и завитушках шевелюра его резко выделялась на фоне классной доски, а черная суконная блуза-«толстовка» почти сливалась с ней. В правой руке он держал раскрытую книгу, в левой — пенсне на черной тесемочке. Не глядя в книгу, чуть помахивая пенсне, он взволнованно читал:
Сидя на самой задней парте, я видел перед собой тридцать шесть затылков и по ним мог судить о том, с каким вниманием слушают ребята Николая Николаевича. Темные и белобрысые, с косами и без кос — все затылки держались на слегка вытянутых шеях и были совершенно неподвижны.
Но вдруг два затылка — один рыжий, другой черный — оживленно задвигались. Двое мальчишек, сидевших на одной парте, принялись указывать друг другу куда-то под потолок и громко шептаться.
Николай Николаевич укоризненно взглянул на ребят. Те угомонились, но ненадолго. Вскоре рыжий поднял маленький грязный кулак и кому-то им погрозил.
Несколько учеников возмущенно взглянули на рыжего. Николай Николаевич нервно дернул бородкой в его сторону.
— Анатолий, голубчик! Если тебе неинтересно, можешь выйти из класса, но другим слушать, пожалуйста, не мешай, — сказал он сдержанно и продолжал чтение.
Дойдя до второй части стихотворения, Николай Николаевич понизил голос. Гневно поглядывая на класс, он стал читать медленно и тяжело:
— Хи-хи! — раздалось в классе. Николай Николаевич захлопнул книгу.
— Я не могу… — заговорил он подрагивающим голосом. — Я не могу продолжать урок при таком отношении к творчеству Михаила Юрьевича. Я убедительно прошу Анатолия выйти из класса и не мешать коллективу работать.
Рыжий мальчишка сидел за своей партой не шевелясь.
— Толька, выйди!… Слышишь? Выходи, Толька! — закричало несколько голосов.
Толька вздохнул на весь класс и направился к двери.
— Виноват! Минутку! — проговорил Николай Николаевич. — Подойди, пожалуйста, сюда.
Мальчишка повернулся и подошел к учителю. Маленькое лицо его было светло-малинового цвета, на нем такие же рыжие, как волосы, поблескивали веснушки, и из этого пестрого окружения тоскливо смотрели небольшие голубые глаза.
Николай Николаевич осторожно приподнял кончик красного галстука, висевшего на шее у Анатолия.
— Что это такое? — спросил он.
— Галстук, — тихо сказал мальчишка.
— Какой галстук?
— Пионерский.
Мальчишка не проговорил, а прохрипел это, но все в классе услышали его.
Николай Николаевич серьезно посмотрел на класс:
— Обращаю внимание товарищей пионеров на это явление. Анатолия прошу подождать меня возле учительской.
Николай Николаевич умолк и протянул руку с пенсне по направлению к двери. Мальчишка с напряженной физиономией вышел из класса.
— Безобразие! До чего разболтались! — пробормотал Николай Николаевич, снова раскрывая книгу.
Но в это время сдержанно засмеялся один ученик, потом другой, третий, и через несколько секунд уже громко хохотал весь класс. Все смотрели туда, куда только что глядел пострадавший Анатолий.
Посмотрел туда и Николай Николаевич. Посмотрел и я.
На стене, под самым потолком, была вентиляционная отдушина, прикрытая железной решеткой величиной с тетрадь. И за этой решеткой виднелось человеческое лицо. Николай Николаевич сразу притих. Мягкими шажками он сошел с кафедры и стал напротив решетки, заложив руки за спину.
— Эт-то что такое? — проговорил он очень тихо. В коридоре раздался звонок. Учебный день кончился, но в классе царила такая же тишина, как и в начале урока. Физиономия за решеткой быстро уплыла в темноту. Николай Николаевич почти выбежал из класса. Я бросился за ним.
Мы разыскали дворника, узнали от него, что попасть в вентиляционную систему здания можно только через котельную, и вместе с ним спустились в подвальный этаж. Дверь котельной оказалась запертой. Николай Николаевич шепотом спросил дворника: