- Гуляют,- сказал дед,- празднуют взятие безоружной деревни…- Дед с досады плюнул и прикрыл плотнее дверь сарая.
- Деда, а тебе не жалко было бы своего дома? - спросил вдруг Серёжа.
- А ты чего это задумал? - И дед пытливо посмотрел ему в глаза.
- Поджечь бы сейчас дом - и всем им крышка!
- Дома-то не жалко, да к нему не подступишься. Со всех сторон стоят с автоматами…
Долго в эту ночь не могли уснуть дед с внуком. Дед ворочался, кряхтел, болели его старые раны, полученные ещё в прошлую войну. Серёжа то думал о матери, то вспоминал всё пережитое за сегодняшний день, и перед ним вставало лицо рыжего денщика.
2
- Проснись, внучек, проснись,- услышал Серёжа над самым ухом голос деда.
Мальчик открыл глаза. В щели сарая едва пробивался тусклый свет.
- Я пойду разузнаю, что в деревне делается, пока фрицы не проснулись. А ты из сарая ни шагу! Слышишь?
Дед открыл дверь, ещё раз посмотрел на Серёжу и ушёл.
Серёжа тут же заснул. Проснулся он от скрипа двери. Вернулся дед. Лицо у него было расстроенное. Фашисты распустили слух, что они взяли Ленинград. В Ленинграде оставался его сын, Серёжин отец. Вот почему, думал дед, не было от него писем, а ведь он где-то на Ленинградском фронте.
Дед ещё не успел сесть, как в дверях появился Рыжий.
- Байде… цвай,- он выставил два пальца, один нацелил в деда, другой в Серёжу,- рапотать…
Деда послал на огород, Серёжу - на ручей за водой. Серёжа принёс полведра.
Солдат покачал головой, вылил воду в кастрюлю. И послал ещё, показав жестом, чтобы ведро было полным.
Серёжа набрал полное ведро, но много раз останавливался, чтоб дотащить его.
«Чем бы досадить этому Рыжему? - размышлял он по дороге.- Можно было бы, конечно, зачерпнуть воду с песком и грязью, но немец снова пошлёт…»
Потом Рыжий заставил их чистить картошку, а сам уселся на крыльце, вытащил из кармана губную гармошку и заиграл, раскачиваясь всем телом и время от времени закатывая глаза.
- Рус Иван может карашо рапотать, только… ему… нужен палька! - сказал он вдруг и захохотал.
- Ишь что выдумал, стервец! - процедил сквозь зубы дед.- Холуй проклятый! - И со злостью швырнул картошку в котёл.
Солдат ещё поиграл немного и, уходя в дом, сказал:
- Рус будет карашо рапотать… Мы… пойдём вперёд.- Он показал рукой на восток.- Ваш изба… будет целый.
- Нашёлся благодетель! - усмехнулся дед.
- Чего здесь сидеть! Рыжему служить? - зашептал горячо Серёжа.- Надо к своим пробираться!
- К своим, говоришь?.. А ты знаешь, где свои-то? Раз фашисты наступают, собираются идти дальше, значит, наши далеко, к ним не дойдёшь…
3
Вопреки обещаниям Рыжего, шли дни, недели, а немцы из деревни не уходили. Наоборот, по всему видно было, что они намереваются здесь обосноваться надолго. Вокруг деревни возводили оборонительные сооружения, на их строительство согнали всех женщин, даже старух. В доме правления колхоза разместили комендатуру. Тут же на стене вывесили приказ, запрещающий жителям деревни появляться ночью на улицах. За нарушение - расстрел.
Дед с Серёжей с раннего утра до позднего вечера работали на денщика капитана: таскали воду, дрова, копали в огороде картошку и приносили в избу. Серёжа видел, как от болезни ног, плохого питания, от жгучей обиды, от мысли, что над ним, старым человеком, измываются немцы, а он ничего не может поделать, дед с каждым днём всё более и более худел, словно на глазах таял. Ночью он почти не спал, всё кряхтел, ворочался, мучительно кашлял. Утром долго растирал ноги, прежде чем встать.
Серёжа старался изо всех сил помогать деду. Но им обоим было трудно - Рыжий передохнуть не давал.
Серёжа теперь всю свою ненависть сосредоточил на Рыжем. Но сделать ничего не мог. Рыжий всегда был начеку. Как-то раз незаметно Серёжа подбросил в кастрюлю с супом песку. Рыжий не стал выяснять, кто это сделал. Он взял мальчика за чуб и несколько раз так ударил затылком о перила крыльца, что Серёжа неделю не мог притронуться к голове. Дед, когда узнал об этой истории, очень ругался:
- Ничего ты ему не докажешь! Только сделает тебя инвалидом или того хуже… Из-за этого негодяя умирать не стоит. Он сам скоро подохнет со страху. Ведь это они с нами, безоружными, с малым да старым, храбрые, а сами-то боятся фронта, боятся Красной Армии, как чёрт ладана. Говорят, им жарко приходится. И под Ленинградом, и под Москвой.
И правда, денщик теперь реже играл на губной гармошке, меньше смеялся, и в его водянистых глазках мелькал испуг.