Дубы Петра сухой и четкий
Пленил навеки твой чугун;
Высокий строй твоей решетки –
Как пение гранитных струн…
Какой судьбой – никто не скажет
И меньше всех, быть может, ты –
Но всходят стены Эрмитажа,
Геометрически просты.
Колокола и окна – немы,
Но церковь – нет, я не могу:
Она лепною теоремой,
Голубкой стынет на снегу…
И пусть Невы разбита дельта
На планах вдоль и поперек:
Краеугольным камнем Фельтен
В той стройке башенной залег.
ТРИ РЕШЕТКИ
Черным кружевом врезана в пепел
Серых дней и белесых ночей
Та решетка великолепье
Похорон или палачей.
И другая гранит свой покатый
Приструнила, нарядней стократ,
Где ущербным мрамором статуй
Населен поредевший сад…
Смят железной когортой столетья
Пышный век тот, раскатанный в лоск.
Воронихин, Фельтен и третий…
Тает камень, как тает воск.
И, за шкуру свою беспокоясь, –
О, защитный растреллиев цвет! –
Отдал Зимний свой царственный пояс
Парку лучших советских лет.
Так росли мы сквозь годы глухие,
Тень осины в квадратах тюрьмы:
Город – гордость любой России –
По решеткам запомним мы.
СМОЛЬНЫЙ:I
Утро. Ветер Воздух вольный.
Колесован снег и след.
Вырисовывает Смольный
Свой китайский силуэт.
Словно поднятые пальцы –
Боковые купола…
Время, выведшее, сжалься
Над ладонью из стекла.
Первой льдиной, легче дыма,
Рассыпается собор:
В горнах дней неуловимо
Тает выспренный фарфор.
Неужели, неужели
Мы навек осуждены,
Вместе с замыслом Растрелли,
У Китайской лечь стены?..
… Из-под палок Николая
Госпиталь кровавый встал,
И Кропоткин, убегая –
Азиатчины бежал.
«Когда на выспренные стены…»
Когда на выспренные стены
Прозрачная спадает тишь, –
Ты – снова ты, мой город тленный,
И раковиной ты шумишь.
Дрожат твои пустые створки –
Надломленный веками щит…
Пускай витийствующий Горький
О братстве вычурно кричит:
Мы не приветим, не приемлем,
Своими мы не ощутим
Ни их размеренные земли –
В веках мертворожденный Рим, –
Ни сон, который смутно снится
Слепцам на скифском берегу,
Где Русь – высокая волчица –
Легла. И стонет на снегу.
III
«Лепным прибоем, пеной в просинь…»
Лепным прибоем, пеной в просинь
На площадь вылетел дворец –
И дивной арки Карло России
Над нами тяжкий был венец.
Под ветром выстывало тело,
Нет, не по-прежнему, не так…
И мостик Певческой Капеллы
Двойной и гулкий принял шаг.
… А по ночам, лицом в подушку,
Мой друг, мне можно вспоминать:
Здесь Блок бродил, здесь умер Пушкин,
Здесь мы не встретимся опять.
«Еще не выбелен весной…»
Еще не выбелен весной
Наш вечер. Льды не тонут.
Здесь всё воспето было мной,
И только Петр – не тронут.
Меня учила с детства мать,
Тому назад, когда-то,
В молчаньи подолгу стоять
Под аркою Сената.
Да, здесь, где был, сквозь лед, огонь
И воду – век распорот,
Поставлен миру на ладонь
Наш неизбывный город.
«Отдай обратно мне мои слова…»
Отдай обратно мне мои слова.
Зачем Тебе высокий строй и нежность? –
Для нас двоих была тогда Нева
Такой большой, прославленной и снежной.
Со мною дни нещадно сводят счет,
Всё тяжелей в висках биенье крови.
Как дивно мне, что так очерчен рот
И так легки мальчишеские брови.
Когда-нибудь, измучившись сперва,
Когда в борьбе Твои ослабнут силы,
Я с губ Твоих сниму все те слова,
Которых я Тебе не говорила.
«Какое солнце встало, озарив…»
Какое солнце встало, озарив
Твой город, теплый, словно стенки горна:
Кроваво-красным кажется мне шрифт
В разлете книг, хотя он – просто черный.
Смотри, чтоб то, что начато Невой,
Не обернулось Зимнею Канавкой.
Мне лучше быть не женщиной живой,
А так, двухцветной книжною заставкой:
Чтоб покрывался пылью легкий дом,
Не стали дни ни лучше, ни тревожней,
Чтоб наугад, когда-нибудь, потом,
Меня открыл рассеянный художник –
И удивился тихо, про себя,
Что верен штрих и линия не смыта,
Что, вчерчена, стою навеки я
В больших квадратах невского гранита.
«На берега Твоей Невы…»
На берега Твоей Невы
Ложится снег, сухой и белый,
И дрогнут каменные львы,
Слегка распластывая тело.
И сердце, в легкую игру
Входя, как пар летит на иней,
Как львиный камень на ветру
Оно, распластанное, стынет.