Глава XVIII
Наконец-то я достиг своего письменного стола; и уже даже, вытянув руку, я мог бы достать на нем ближние ко мне предметы, когда вдруг обнаружил себя в моменте крушения плодов всех своих трудов, почти что потери жизни.
Мне следовало бы обойти молчанием незадачу, которая случилась со мной, чтобы не отнимать мужества у путешественников. Ведь так трудно вертеться на вращающемся кресле, которым я пользуюсь, и нужно быть несчастным до последней степени, – как несчастен я, – чтобы подвергнуться подобной опасности.
Вдруг оказалось, что я растянулся на земле, совершенно опрокинутый; и это было так быстро, так непреднамеренно, что я бы не поверил в свое несчастье, если бы круги в голове и сильная боль в левом плече не доказали бы мне однозначно моего несчастья.
Это был плохой трюк моей половины. Ужаснутый голосом бедняка, который потребовал вдруг милостыню у моих ворот, и лаем Розины (она рухнула неожиданно на мое кресло, прежде чем моя душа имела время предупредить ее, что позади нет опоры); я получил импульс, который был столь силен, что кресло оказалось вне центра своей тяжести, и опрокинулось на меня.
Здесь, сознаюсь, один из тех случаев, когда следовало бы жаловаться на мою душу; потому что вместо того чтобы раздражаться по поводу своего недавнего отсутствия, она забылась до такой степени, что практически впала вместе со мной в настоящее животное чувство, и неправильно истолковала слова этого бедняка.
– Бездельник! работай, (далее шли матерки, подсказанные жадностью и жестокостью состоятельного человека!) – сказала ему она.
– Мсье, – ответил он тогда, чтобы несколько смягчить меня, – я из Шамбри.
– Тем хуже для вас.
– Я – Жак; это я, кого вы видели в деревне; это я, кто выводил баранов на луга.
– Что вы здесь делаете?
Моя душа начала раскаиваться в жестокости моих первых слов. Я даже думаю, она начала в них раскаиваться за момент до того, как они выскользнули. Это то же самое, как будто бы неожиданно встречаешь во время прогулки рытвину или пригорок: его вроде бы и видишь, но времени избежать нет.
Розина закончила мои блуждания по раскаяниям и рассудку: она узнала Жака, который часто делился с ней хлебом, и засвидельствовала знакомство с ним ласками. Она-то, значит, помнила о нем и сразу показала свою признательность.
В это время Жанетти, собрав остатки моего ужина, предназначенные для его собственного, дал их не колеблясь Жаку.
Бедный Жанетти!
Вот так во время своего путешествия я получил уроки философии и человечности от своих слуги и собаки.
Глава XXIX
Прежде чем пойти далее, я хочу ликвидировать одно сомнение, которое могло бы внедриться в души моих читателей.
Я не хотел бы ни за что на свете, чтобы меня подозревали, будто я предпринял это путешествие единственно потому, что не знал чем заняться и принужденный к нему в некотором смысле лишь обстоятельствами. Я уверяю вас и клянусь всем, что мне дорого, что я имел намерение его предпринять задолго до события, отнявшего у меня свободу на 42 дня.
Это вынужденное уединение не более чем оказия, пустившее меня в дорогу несколько ранее намеченного срока.
Я знаю, что уверение, которое я здесь сделал, бесплодно и некоторым покажется подозрительным; но я знаю также, что подозрительные люди не читают моих книг: они имеют достаточно занятий у себя и своих друзей; у них куча других дел, а доброжелательный читатель мне поверит.
Однако соглашусь, что я бы предпочел заняться этим путешествием в другое время и то, которое я избрал для его совершения, подошло бы мне скорее во время поста, чем во время карнавала. И все же философские размышления, которые снизошли на меня с небес, много мне помогли в воздержании от тех удовольствий, которые Турин разбрасывает во множестве в эти моменты шума и движения.
Ну и что, говорил я сам себе, пусть стены моей комнаты не так великолепно украшены, как стены бального зала; пусть тишина моей хижины не производит приятного шума музыки и танца; но среди блестящих личностей, которых можно встретить на этих празднествах, есть с очевидностью и более нудные, чем я.
И почему человеку свойственно настраиваться на тех и расстраиваться из-за тех, кто находится в более приятной ситуации, тогда как мир кишит гораздо большим количеством тех, несчастья которых неизмеримо больше.