Достоинства этого способного человека занимали мои мысли; и однако, говорил я себе, если бы я мог вызывать души всех тех, кого он, возможно, препроводил в другой мир, кто знает, не пострадала бы его репутация несколько?
Я свернул незаметно на рассуждения о медицине и на прогресс, который она сделала со времен Гиппократа. Я спрашивал себя, умерли ли бы те знаменитые персоны античности, которым посчастливилось умереть в своей постели, как Периклес, Платон, знаменитая Аспазия, и сам Гиппократ, как ординарные люди от воспаления легких, инфектированной паразитами, если бы им по рецептам современных врачей пускали кровь и пичкали лекарствами?
Объяснить, почему я думаю об этих четырех персонажах больше, чем о других, совершенно невозможно. Кто может дать резон своим мыслям?
Единственное, что я могу сделать это все спереть на мою душу, которая вызвала доктора Коса, доктора из Турина и знаменитого человека, который делал такие прекрасные вещи и столь грандиозные ошибки.
Но, что касается ее неразрывного напарника, смиренно сознаюсь, что ей подмигивал другой – доктор Синья. И все же не без некоторого колыхания гордости могу сознаться, что в моем выборе баланс тяготеет в сторону разума как 4 к 1.
Это много для военного моего возраста.
Как бы там то ни было, в то время как я предался размышлениям, мои глаза начали смыкаться, и я провалился в глубокий сон; но когда я закрывал глаза, образ персонажей, о которых я думал, оставался нарисованным на том тонком полотне, которое зовут памятью, и эти образы, смешивались в моем мозгу с идеей вызывания мертвых, так что я вскоре увидел, как по очереди появляются Гиппократ, Платон, Перикл, Аспазия и доктор Синья со своим париком.
Я видел, как они рассаживаются по сиденьям вокруг огня; один Перикл остался на ногах чтобы почитать газет.
– Если открытия, о которых вы мне говорите, имели место быть, – сказал Гиппократ доктору, – и если они были так полезны для медицины, как вы претендуете, я бы видел, как уменьшается масса людей, которые каждый день спускаются в мир теней, но список которых, согласно регистрационным картам Миноса, которые я удостоверяю лично сам, постоянно тот же, что и всегда.
Доктор Синья повернулся ко мне:
– Вы, конечно, подтвердите достижения современной медицины? – сказал он мне. – Вы знаете гарвеевсое открытие кровообращения; открытие бессмертным Спалаццани механизма переваривания пищи и исследования желудочного сока?
И он вдался в длинный список деталей всех открытий, которые имели отношение к медицине и массе лекарств, обязанных своим успехам химии; он произнес настоящую лекцию в пользу современной медицины.
– Я так понял, – ответил я тогда, – что все эти великие люди не знают всего того, что вы нам только что рассказали и что их души, освобожденные от пут материи, еще находят что-то неясное во всей природе?
– А! вы ошибаетесь! – вскричал пелопонесский протомедик, – тайны природы спрятаны от мертвых так же, как и от живых, тот кто все создал и дирижирует этим, один знает великий секрет, которого люди напрасно пытаются коснуться: вот то, что мы узнаем наверное на берегах Стикса
и поверьте мне, – добавил он адресуясь к доктору, – освободитесь от тех остатков ума, которые вы принесли из обиталища смертных; и поскольку работа тысяч поколений и все человеческие открытия не могут продлить существования ни на один момент; поскольку Харон переправляет в своем баркасе каждый день все то же одинаковое число теней; не будем измышляться в защите искусства, которое среди мертвых, где мы обитаемся, даже и не полезно для врачей.
Так говорил знаменитый Гиппократ к моему немалому удивлению.
Доктор Синья улыбнулся; а так как духи не могли ни не признать действительности, ни промолчать, он понимающе покраснел, не потому только что таково было мнение Гиппократа, но и потому что он признал это сам, добавив, что сам всегда в этом сомневался.
Перикл, который приблизился к окну, глубоко вздохнул; и я догадался о причине вздоха. Он читал номер "Монитора", который объявлял упадок искусств и знаний; он видел, как знаменитые ученые покидают свои блестящие размышления, ради изобретения новых преступлений;
и он трепыхался, слушая как орды каннибалов сравнивают себя с героями великодушной Греции, отводя на эшафот, без стыда и угрызений совести почтенных стариков, женщин, детей и совершают в полнейшем хладнокровии самые жестокие и самые бесполезные преступления.