Поляк не перебивал меня и продолжал слушать с ничего не выражающим видом замершей статуи эпохи Возрождения.
— С другой стороны, магия как наука, как мне кажется, базируется на десятках, если не сотнях аксиом, которые принято считать за устоявшиеся тенденции человеческой деятельности или за заданные в единственно возможном варианте последовательности, которые обязательно приведут к решению поставленной задачи, если возвращаться к сравнению с алгоритмом. Начальные условия у магов одинаковы, пути решения задачи очерчены, цели, если брать в расчет лишь магическую силу, идентичны — стать умелым ровно настолько, чтобы превзойти своих соперников. Вот только все как-то… линейно, что ли.
— Это все? — уточнил у меня Ян после короткой паузы.
— Ну… меня не пугают аксиомы, если честно. На них наука держится всегда и везде, как на синей изоленте. Просто по тем же учебникам создается впечатление, словно все предопределено. Как минимум, в магии разрушения. Конечно, к тем же вопросам ежедневно приходят люди и поумнее меня. Но если магия для человека выглядит как алгоритм, то в целом она напоминает мне бетонную стену. В которую эти самые умные люди долбятся головой, пытаясь пробить небольшую брешь и наконец сделать шаг вперед. Совсем небольшой для человека, но колоссальный для всего человечества.
Между нами повисла небольшая пауза, но затем Ян продолжил медленно вышагивать из стороны в сторону и обратился ко мне.
— Интересный подход. Как ты верно отметил, далеко не новый, но все же неортодоксальный. С твоего позволения мы не станем говорить о магии чересчур… математически, если позволишь. В твоем состоянии размышления о линейности, разветвленности или цикличности бесполезны. Бесполезны и преждевременны.
Ян вновь бросил на меня взгляд, однако я продолжал сидеть и внимательно его слушать, не выражая никаких эмоций от размышлений пана.
— Что точно не преждевременно, это духовная составляющая магии. Твои мысли ранее в определенной степени верны. Магия — это не просто набор инструкций, а ремесло. Искусство. Если можно было заставить кого-то медикаментозно вернуться к стихии после выгорания, к примеру, то подобное бы широко практиковалось, — здесь я не сдержал своего удивление, которое поляк уловил в моем взгляде. — Да, не удивляйся. Врачи и целители могут сделать достаточно, чтобы помочь человеку вернуть контроль над маной после серьезных травм. Но ключевое слово здесь — помощь. И при твоих серьезных травмах эта помощь может быть… скажем, ограничена.
В целом, я и сам постепенно понимал, что поставленный диагноз «выгорание магических каналов» по сути ни на йоту меня не приблизил к приобретению способности ощущать некогда знакомую Святославу стихию. Судя по словам Яна, дело не только в том, что я путешественник из Новой Москвы, который никогда не сталкивался ни с какими каналами, кроме грязных речушек нижней части города из прошлого мира. Сложности добавляла еще и степень повреждений. Поэтому диагноз банально не вел ни к каким утешительным прогнозам и срокам восстановления.
— Поэтому я бы предпочел оставить за бортом твоей лодки и медицину, и точные науки, и чужое понимание сущности такой колоссальной силы, как магия. Не считая собаки, конечно.
— Какой собаки? — недоуменно уточнил я.
— Это метафора, — ответил поляк и улыбнулся краями губ, — а теперь к делу. По твоему мнению, как вообще появляется магия?
— Ритуал на месте стихийной силы, стрессовые условия или пространная по своей сути отговорка про неожиданное самостоятельное проявление, — быстро ответил я.
— Хорошо, — утвердительно кивнул Ян. — И опять по учебнику. Но здесь я тебя не виню. Это действительно три способа, известных большинству дворян. Как ты считаешь….
— А меньшинству? — перебил я не успевшего задать свой вопрос Яна.
— М? — вопросительно уточнил поляк, переложив книгу из правой руки в левую.
— А меньшинству дворян известны другие способы появления магии? — повторил я свой вопрос, немного наигранно приподняв бровь.
— Я знаю, что ничего не знаю… — спокойно произнес пан и сделал небольшую паузу.
— Но другие не знают и этого, — не преминул я приглашением дополнить услышанные слова концовкой известной мне фразы.
— Замечательно, — продолжил говорить Ян, — наше с тобой занятие или, если мне будет позволено так выразиться, беседа, пройдет согласно духу этого оборота. Само понимание того, насколько много человеку неизвестно, делает тебя если не мудрее, то уж точно более… сведущим. Ну или, как минимум, открытым к новым идеям. Как ты считаешь, как появилась магия?
— Не уверен, — открыто ответил я, — мне не довелось добраться до многих книг из доступных мне библиотек, поэтому представление о моменте появления магии в этом мире у меня пространное. Полагаю, что причина перекликается с известными ныне способами пробуждения магии: либо она спонтанно проявилась у кого-то из древних людей, либо к ее появлению привел какой-то ритуал. Возможно, мана уже спала в ком-то из людей и пробудилась из-за стресса или из-за влияния извне. После этого ее распространение стало вопросом времени.
— Действительно, — одобрительно отреагировал поляк, — вопрос изучения истории магии и того пути, который проделывает каждая из ее стихий или ветвей, если позволишь, чрезвычайно интересен. В данном контексте стихийная магия стоит особняком как самая изученная. Однако это не значит, что нам удалось отследить момент появления какой-то из стихий на поверхности планеты.
В контексте отдельно взятых регионов особняком стоит дилемма интерпретации. Можно ли считать, что древние люди оставили записи в виде легенд, баллад и саг именно о магии, или это лишь воображение историков? Могла ли, примера ради, Атлантида существовать на самом деле, исчезнув с лица Земли под напором магов воздуха? Мог ли Прометей принести людям стихию огня? Стал ли ящик Пандоры началом темной магии? Для кого-то это утверждения. Для меня это открытые вопросы.
— Потому что ты не веришь, что есть возможность найти момент и причину появления магии на Земле? — спросил я, положив ногу на ногу и поудобнее устраиваясь на стуле.
— Скорее всего, — ответил Ян, остановившись передо мной, — ведь этот момент не настолько важен. Важна интерпретация. Ты знаешь миф о Прометее?
Я слегка задумался, ведь в этом мире у меня не было времени окунуться в легенды и мифы существовавших до нас народов. С другой стороны, совпадение многих реалий мира настоящего и прошлого прямо или косвенно подтверждались. Тот же Сократ, к примеру. Правда кто сказал, что здесь он не мог вести записи сам, наперекор тому, что в моем мире все учения Сократа дошли до нас через его ученика Платона, скорее всего уже через линзу философий последнего. Ладно, часть реальной истории этого мира будет совпадать с мифом из мира моего.
— Кхм, насколько я помню, — начал я, слегка прокашлявшись, — история довольно прозаична и печальна. Прометей украл огонь у Зевса, старшего из богов-олимпийцев, и передал его человеку. В наказание за подобную дерзость Зевс навечно приковал Прометея к скале, и каждый день орел прилетает к той скале и съедает печень провинившегося человека. И каждый день она отрастает вновь.
— Верно, — сказал поляк. — И как ты понимаешь эту историю?
Я вновь ненадолго ушел в себя. С подобными мифами я познакомился в первую очередь потому, что часто в детстве читал их сестре. Не сказать, чтобы усиленно занимался интерпретацией, но, как подобает ребенку, сестра задавала по два десятка вопросов на каждую сказку или легенду. Ответы на многие из них я не знал, как тогда, так и сейчас.
— Полагаю, что для людей поступок Прометея — акт добра. С точки зрения богов — это преступление. Измена. Проступок, который мог бы вознести людей до одного уровня с богами, чего последние не могли допустить ни в коем случае. Что же касается самого Прометея, то постигшее его вечное заключение оказалось для него предательством богов.
— Если Прометей своими действиями заставил верховного бога снизойти до людских дел и наказать одного из смертных, что есть огонь, который он украл? — поинтересовался Ян.