Ненакрашенные губы Маргариты имели нездоровый синеватый цвет, характерный для сердечников. Её глаза были окружены тенями и выдавали застарелую болезнь. Но взгляд был твёрд и спокоен. Она ждала.
Этот год дался ей очень нелегко, и здоровье её, уже и без того неважное, дало полную течь. Несколько раз её увозили на скорой, пока, наконец, муж не сказал: бросай ты свою школу, до пенсии остало всё ничего, как-нибудь дотянем. Он уповал на скорое возвращение из армии Серёжи — мальчик вернётся, устроится на хорошую работу и поддержит их. А вот тут-то у Маргариты Львовны и гнездился самый острый гвоздь: она боялась даже тенью слова раздразнить судьбу. Как только скажешь, что всё хорошо, она тут же и упорхнёт. Николай этого не понимал и болтал о том, что будет, когда Серёжа вернётся после года службы в армии. Ну что за идиотское расточительство — бросать в эту клоаку готовых специалистов после пяти лет дорогостоящего обучения! Словно безмозглый, неквалифицированный хлам! Словно эту праздношатающуюся публику с глазами-пробками, что толкётся у винных отделов!
Маргарита молча выходила из себя, слушая бестолковую трепотню Николая, но ничего не возражала — пусть ничего не знает. Когда очень допекало, уходила в комнату сына или шла гулять, даже помогала Лидочке, гражданской жене Серёжи. Надорвёшься ты, мать! — говорил ей муж, но она была непреклонна — таким образом она замаливала все свои возможные грехи, какие знает и какие не знает. Коля ничего не знал о настоящем положении вещей. И хорошо, что не знал, а то замучил бы её.
Это только ей сказали, что сына отправили в Чечню. Не должны были, по всем законам были не должны, а отправили! Сырого, необученного, с иллюзиями в голове! Поэтому Маргарита терпела боль в серце и каждый день шла на работу, лишь бы что-то делать.
В школе творилось что-то очень странное, вроде той чертовщины, что случилась в прошлом году. Все учителя словно посходили с ума, забегали какие-то чёрные маги. Вероника прикручивала гайки, заставляя всю школу ходить на цыпочках. Ходили слухи, что директор готовится к решающему шагу куда-то выше по карьерной лестнице. Всё это Маргариты не касалось — она жила лишь в ожидании одного момента — конца мая, когда кончался срок службы у Серёжи. Забрали его прямо после окончания университета — сегодня получал диплом, а на другой день уже стучали в дверь. Даже отпраздновать не дали.
Воспоминания об этом жгли Маргарите душу, как будто подловили её в темноте на улице, избили жестоко, нагло ограбили, и бросили полумёртвую и голую. Поэтому, когда Вероника начала свою компанию травли против Косицына, этого беспокойного, непонятного парня со странностью в глазах, Маргарита проявила необычное упрямство. Она видела, что меры, принятые в отношении него, неадекватны, но настоящей причины не знала. Её возмущало это — вот и всё.
Безмолвный бунт математички расколол весь коллектив — одни тихо возмущались произволом Вероники, другие — подлипалы и лизоблюды — пользовались моментом и скооперировались вокруг директора. Только напрасно это — в последних числах мая директриса ушла в департамент образования. Кажется, у неё нашлась сильная поддержка. И кажется, это были те спонсоры, которые финансировали то мракобесие, которое назвали магической наукой. Вот в этот-то только что сформированный отдел департамента и пошла Вероника после необъяснимого исчезновения магистра Чумаковича. В конце мая покинул их школу и молодой учитель Базилевский, а на его место стали рваться адепты Магического Центра. Полный дурдом.
Было также нечто, о чём шёпотом говорили в школе и за пределами её. Внезапно и таинственно уволились прямо в начале мая два учителя — физручиха Стэлла Романовна и биологичка Наталья Игоревна. Никто их больше не видел. Являлся только подвыпивший мужчина, муж биологички, орал что-то в кабинете директрисы, требовал вернуть жену, но Вероника ему твёрдо и безоговорочно влепила: ушла с любовником, и точка!
Странные перемены произошли после достопамятных майских праздников и с тремя школьными алкоголиками — физруком Евгением Викторовичем, завхозом Сан Санычем и физиком Карповым. Нет, пить они не перестали, эта троица по-прежнему после уроков задерживалась в школе, только употребляли как-то странно: водку бросили глотать, а пили в больших количествах исключительно красное сухое, при том огорчённо говорили: нет, не то.
Литераторша Осипова стала завучем вместо ушедшей на пенсию Крендельковой и тут же предложила Маргарите уйти по инвалидности, хотя никто никакой инвалидности не предлагал. Но Вероника обещала похлопотать — и похлопотала: Маргариту с честью выпроводили из школы, отправив на выслугу лет, поправлять здоровье: не забыла Марковна той характеристики на Косицына. Только правильно Маргарита отказалась и ещё раз бы отказалась, потому что когда директор своими связями затискала парня в дурку, Маргарита загадала на него: если выпутается, значит вернётся Серёжа.
Динамик над толпой изверг серию быстрых звуков, словно кто-то нетерпеливо стремился избавиться от новости: сообщали о прибытии поезда. Толпа на перроне ещё больше засуетилась, послышались высокие женские, тревожно что-то выговаривающие голоса, загудели мужские басы, заныли тенора, запищали дети. Людская толпа стала перемещаться ещё интенсивнее, а издали уже с победным гудком приближался состав — к первой платформе приближался поезд дальнего следования. С солидным звуком он замедлял своё движение, стараясь попасть вровень с платформой. Тогда из раскрытого зёва вокзала стали выливаться новые толпы людей, закручиваясь в круговороты и издавая заглушаемые стуком колёс многоголосый вопль.
Маргарита осталась неподвижной, лишь внимательно следя большими тёмными глазами за медленно проходящими вагонами, в окнах которых была заметна суета.
Едва движение состава прекратилось, и поезд встал, в последний раз громыхнув рессорами, как встречающие принялись бегать вдоль состава, отыскивая нужный вагон. Открылись двери, и из узких вагонных недр стали выпрыгивать прибывшие, с усилием пропихивая вперёд себя чемоданы, баулы, корзины и узлы. Радостные вскрики, смех и объятия. Кто-то рядом торопливо обронил:
— Чеченские приехали.
Маргарита стронулась с места, осторожно обходя группы людей — её внимание было направлено к тому вагону, из которого выпрыгивали парни в армейской пятнистой форме, с рюкзаками. Как намагниченная, она двигалась, тревожно переводя взгляд с одной двери на другую. Ей мешали люди: кто-то бегал и выспрашивал, кто-то кого-то тормошил. На Маргариту налетали, толкали, ругали её за неуклюжесть, а она упорно лавировала своим крупным полным телом среди суетящейся толпы.
Вот целая толпа школьников во главе с двумя взрослыми выгружает из вещевые мешки со множеством прицепленных вещей — они запрудили платформу багажом и и перекрыли муть Маргарите. Она терпеливо остановилась, всё так же неотрывно глядя на выходящих пассажиров. Но вот лицо её дрогнуло, глаза стали ещё больше. Она вся словно вытянулась, приподнялась на цыпочках и слабо закричала:
— Серёжа, Серёжа-аа!
Молодой человек с отросшей щетиной, в мятой от долгого пути камуфляжной куртке военного образца остановился и стал оглядываться, держа на плече мешок одной рукой, вторая его рука была в несвежих бинтах и на перевязи. Его тёмные глаза перебегали по толпе.
— Я тут, Серёжа! — изо всех сил закричала Маргарита, мечась вокруг чужих рюкзаков и чемоданов.
— Ну, тётка, ну ты тудыть-сюдыть! — сердились небритые носильщики.
— Мама! — увидел он стал обходить людей, лавируя и задевая их мешком.
Тогда Маргуся застыла, глядя на него издали влажными глазами и терпеливо ожидая, когда он доберётся до неё. Синеватые губы разомкнулись и обронили два тихих слова:
— Сыночка моя…
14. 12. 2008