Он не понимает: она не Изольда — она Изольда. Не Белокурая, а Белорукая. Кто, как не она, прекрасно знала, что творила вкупе с прочими над ихним рыцарем. Это у Вероники логика односторонняя и ущербное нравственное чувство — для неё всё ясно, как дважды два: всё, что мешает, надо вырвать. С чем не справляешься, от того избавься. Всё, что не контролируешь, то плохо. А Изольда не хотела конфликтов с начальством, не хотела беспокойства, и потому спокойно подчинилась высшему указу — кто приказал, того и ответственность. Думала — забудется со временем. Мало того, она усердствовала добровольно, как подлец Одре.
Завуч Кренделькова довольно скоро поняла, что всё происходящее в школе — реально, и что Косицын в самом деле прирождённый маг, потому что умела видеть вещи в совокупности. Это Вероника легко и просто всё объясняет предрассудками, искусственно разделяя факты и наделяя их самым примитивным смыслом, в своей закоренелой прагматичности исключая всё, что выходит за пределы её убогого воображения. А Изольда знает, что реальность гораздо шире, разнообразнее и менее доступна пониманию. Всё понимала и добровольно гнобила парня, сознательно пригибая в нём всё то, что отличало его от массы прочих. Это был её многолетний труд — её профессия, её призвание — убивать живое в людях. Так в пустых заботах и не заметила, как вся жизнь её прошла.
Так что, не ей быть в роли доброй хозяйки гостеприимного трактира — греха много на душе. Это ведь Тристан с Изольдой были невольники Судьбы, а она сама решала, какой ценой платить за своё спокойствие. Всю жизнь она старалась оградить себя от треволнений, и Судьба миновала её — ничего не дала и ничего не отняла.
— Отпусти меня. — попросила она барда.
— Подумай. Время есть.
— Я ухожу. — сказала она, из последних сил подавляя рыдание и простилась со своей мечтой:
— Прощай, Томас Лермонт.
Глава 25. На Лысой Горке
Вероника Марковна провалилась в непонятную мглу, из которой неясно пробивался голубой свет — словно уволакивало её прочь нечто нереально-потустороннее. Голубое свечение угасло, но несколько секунд директриса ещё отбивалась от чего-то, но потом с удивлением обнаружила, что это лишь просторный чёрный капюшон широкого балахона, который непонятно откуда взялся на её плечах. Она скинула колпак и огляделась. А, оглядевшись, поняла, что хорошо влипла.
Стояла она со стаканом того странного вина, которым всю их компанию угостил мерзавец магистр, на плоской вершине лысого холма, а вокруг простиралась дикая природа, утопающая в ночной мгле. Лишь сверху светил угнетающе большой месяц. Дул лёгкий ветер, приносящий сырость и тепло.
Прямо перед Вероникой стояла та, кого она боялась и кого надеялась больше не увидеть — старая карга, которая в прошлом году едва не свела её с ума самым фактом своего появления. Тогда Вероника Марковна многого натерпелась от этой ведьмы.
Фифендра как будто не замечала гостью, отчего у той вдруг появилась слабая надежда, что на этот раз всё обойдётся — она как-нибудь незаметно исчезнет из этой галлюцинации и снова очутится в своём кабинете. Но старуха подняла голову и обнаружила директора.
— А, коллега… — неопределённым тоном заметила она.
— Я бы предпочла, чтобы вы прекратили свои шутки надо мной. — оскорблённым тоном ответила та.
— Не я к вам явилась — вы ко мне. — безразлично ответила Фифендра.
И тут только Вероника заметила, что они на холме не вдвоём — была ещё одна фигура, над ней и стояла со своей клюкой ведьма.
На жухлой прошлогодней траве пригнулась на коленях и медленно валилась набок ещё одна старуха. Она упала, и Вероника с невольной дрожью увидела сморщенное лицо, пустые челюсти и седые космы. Голова старой женщины была неловко склонена к левому плечу, отчего лицо смотрело вбок. Один глаз закрыт морщинистым веком, второй из-под седой брови бессмысленно смотрел на месяц из глубоко провалившейся глазницы, и был он мутен от застарелой катаракты. В тишине, вновь наступившей на вершине, слышалось тяжёлое и хриплое дыхание. Со страхом Вероника вдруг поняла, что старуха умирает, а Фифендра лишь смотрит на это.
Что здесь происходит?! Она в панике огляделась и бросила ненужный ей стакан с вином, которое так и не выпила.
Был там ещё котёл — массивная толстостенная посудина из чугуна, украшенная по ободу литыми фигурами вроде оскалившихся горгулий и пятилопастных виноградных листьев. Стоял он на треноге, глубоко ушедшей в землю своими лапами. В котле оставалось на дне немного жидкости — тёмной и густой.
"Наверно, кровь!" — в страхе подумала Вероника.
Умирающая с усилием вдохнула воздух, широко разинув беззубый рот, белый глаз её уставился на Веронику, чем вызвал в женщине дрожь отвращения.
— Немного не вовремя вы, коллега, попали ко мне в гости. — низким голосом сказала Фифендра, не отрывая пристального взгляда от лежащей перед ней фигуры — та уплощалась, распластывалась по земле, становясь почти бесплотной.
Вероника ничего не успела возразить, как старая карга продолжила:
— Мои ученики привыкли называть её Кривельдой. Они думают, что это её имя. Но это не так.
— Да? — безразлично спросила директриса.
Но ведьма словно не заметила нарочитого пренебрежения в голосе коллеги и продолжала:
— Настоящее её имя — Кримхильда, а шея у неё кривая оттого, что когда-то очень давно воин по имени Хильдебранд ударил её своим мечом.
— Вот как? — уже с гораздо большим интересом отозвалась Вероника Марковна. — И за что же так он обидел пожилого человека?
Ведьма засмеялась, словно оценила шутку.
— О, нет! Кримхильда была дивно хороша собой! Она была из рода Нибелунгов. Её мужем был Зигфрид.
Всё, что она сказала, пролетело мимо ушей директрисы — та не знала тех, о ком говорила ведьма, и они её не интересовали, но перемена, начавшаяся с Фифендрой, оказалась занимательна. Веронике и раньше казалось занятным, как та умеет меняться прямо на глазах — надо сказать, у старухи явно было сценическое дарование. Ведьма выпрямилась, и облик её быстро потёк — седые космы сменились на пепельную волну, лицо посветлело, расправились морщины, и превращение завершилось переменой цвета плаща — теперь он стал густо-синим, с атласным отливом.
Старуха на земле ещё раз схватила ртом воздух и с тихим хрипом стала отходить. Тогда Фифендра, не глядя, резким жестом выбросила в сторону руку, и стакан, оброненный Вероникой, взмыл с земли и чётко попал прямо в ладонь ведьме — та почерпнула жидкость из котла и быстро влила в рот умирающей.
Едва тёмная влага проникла меж сморщенных губ, как глаз старухи закрылся, и в лице умершей отразилась тишина.
— Кримхильда, ты оставила меня… — прошептала ведьма.
Вероника деликатно помалкивала — не время сейчас приставать с требованиями, чтобы её немедленно отправили обратно, потому что и так предельно ясно, что это снова шуточки полтергейста. Но то, что произошло далее, заставило Веронику на некоторое время забыть и о своём раздражении, и о требованиях, которые она собиралась предъявить ведьме.
Лицо умершей вдруг стало преображаться — оно разглаживалось и молодело на глазах — кожа приобрела безупречную гладкость и свежий цвет, брови выгнулись ровными дугами над закрытыми глазами. И вот под чёрным балахоном уже лежала молодая женщина.
— Как вам это зрелище? — неожиданно спросила ведьма своим резким голосом, отчего Вероника вздрогнула и невольно подняла глаза. Оттого и не заметила, как умершая поднялась.
Кривельда, или Кримхидьда, стояла на земле, ничего вокруг не замечая. Её глаза удивительного голубого цвета смотрели на луну. Белая рука потянулась к капюшону и скинула его, плащ соскользнул и открыл золотые волны прекрасных длинных волос. Открылось богато расшитое платье. Женщина была такой необыкновенной красоты, про какую раньше слагали песни и поэмы.