Так говорит материалистически чувствующий и ощущающий человек, потому что он не знает реальностей духовного мира. Но истинный художник говорит другое. Он скажет, например: когда передо мной звучит оркестр, то я слышу говорящие мне тоны изначальной музыки, которая звучала уже, когда еще не было никакого человеческого уха, чтобы слушать ее. Он может также сказать: в том, что звучит в симфонии, лежит познание духовных миров, которое выше, значительнее всего, что может быть доказано логически и разъяснено в цепи умозаключений.
Оба эти высказывания сделал Рихард Вагнер, который хотел дать почувствовать человечеству, что там, где выступает истинное искусство, необходимо должен быть подъем над внешне-чувственным. Когда духовнонаучное воззрение говорит: в человеке живет нечто превышающее человека, нечто сверхчеловеческое, которое должно появиться все более и более совершенным в будущих инкарнациях, — то Вагнер передает это ощущение в словах: Я не хочу таких фигур, которые двигались бы по сцене как обыкновенные люди земной повседневности! — Он хочет людей, которые поднимались бы над повседневностью. Поэтому он берет мифические образы, которые имеют в себе более всеобъемлющее содержание, чем обыкновенные люди. Он ищет сверхчеловеческое в человеческом. Всего человека в целом, со всеми духовными мирами, которые изливают свой свет и озаряют человека физического круга Земли, хочет представить Рихард Вагнер в искусстве. Две фигуры стояли перед ним в несколько более раннем прошлом: Шекспир и Бетховен. Шекспир является ему в своих художественно-гениальных видениях таким, что он сказал: собрав все, что Шекспир дал человечеству, я вижу, что у него ходят по сцене фигуры, которые совершают поступки, действия. Действия — в данном случае слова суть также действия, — совершающиеся после того, как душа пережила в чувстве то, что не может быть представлено внешне в пространстве, то, что она имеет уже за собой. Душа пережила целую шкалу чувств от страдания и боли до радости и блаженства, и ощутила, как из того или другого нюанса проистекает то или иное действие. В драме Шекспира, считает Рихард Вагнер, все проявляется только в своем результате, когда оно принимает пространственный образ, когда оно становится внешним поступком. Это есть драматика, которая может показывать только лишь выведенное вовне внутреннее переживание; и человек может, самое большее, только предчувствовать, что живет в душе, когда перед глазами совершается это действие.
Рядом с этим перед ним встал образ симфониста, и он увидел в симфонии выражение того, что живет в душе во всей шкале ощущений от страдания и боли до радости и блаженства во всех нюансах. Это выражается в симфонии, говорил он себе, но не становится действием, не выходит вовне, в пространство. И он поставил перед своей душой образ, который вызвал в нем ощущения, что однажды это внутреннее как бы взорвалось в художественном творчестве, чтобы излиться вовне. Бетховен остается в своих творениях в музыкальном пространстве, из которого он вырывается только раз, в Девятой симфонии, где чувство вздымается с такой силой, что прокладывает себе путь словом.
Из этих двух видений искусства в его душе возникла идея соединить Бетховена и Шекспира! — И мы должны были бы пройти длинный путь, если бы захотели показать, как посредством своеобразного применения оркестра Рихард Вагнер пытается установить великое созвучие между Бетховеном и Шекспиром, чтобы внутреннее изживалось в звуке и в то же время вливалось в действие. Разговорный язык был для него недостаточным, так как он является средством для выражения событий физического плана. Только та речь, которая может быть дана в звуках пения, становится для него средством выражения того сверхчеловеческого, что перерастает физически-человеческое в человеке.
Теософия вовсе не должна высказываться только в словах, проявляться в мыслях. Теософия есть жизнь. Она живет в мировом процессе, и когда говорится, что она должна слить в одном великом потоке различные разъединенные душевные человеческие течения, го мы видим, как это же чувство живет в художнике, который стремится объединить отдельные выразительные средства искусства, чтобы в отдельном нашло себе выражение то, что живет в целом. Рихард Вагнер не хочет быть только музыкантом, только драматургом, только поэтом. Все, что мы видели изливающимся вниз из духовных миров, становится для него средством для соединения в физическом мире с чем-то еще более высоким, так как у него есть предчувствие того, что люди переживут, когда будут все больше и больше вживаться в предстоящую человечеству эпоху развития, в которой Самодух или Манас присоединится к тому, что человек принес с собой из древних времен. И предчувствие великого импульса человечества, объединяющего то, что проявилось в период разъединения, выступает у Рихарда Вагнера в слиянии отдельных средств художественной выразительности. В нем жило предчувствие того, какой будет человеческая культура, когда все, что душа переживает, будет погружено в принцип Самодуха или Манаса, когда вся полнота души будет погружена в духовные миры. С духовноисторической точки зрения имеет глубокое значение, что в искусстве для человечества зажглась первая утренняя заря того будущего, в котором все, что было завоевано человеком в отдельных областях, сольется в одной, общей культуре. В известном смысле, искусства суть провозвестники духовности, открывающейся в чувственном мире. И гораздо важнее отдельных высказываний Рихарда Вагнера в его прозаических сочинениях то общее настроение, которое в них живет, их все проникает, настроение религиозной мудрости, благоговения, которое особенно ярко сказалось в его гениальной статье о Бетховене, где вы должны читать главным образом между строк, но где вы можете почувствовать дыхание возвещающей о себе здесь утренней зари.