То есть – за всё Тебе – спасибо, но забирай меня быстрее.
Под стихотворением дата: 1840. Совсем скоро – в июле 1841 года – у подножия горы Машук состоялась дуэль поэта с человеком, уставшим сносить его едкие насмешки и уколы. Лермонтов стрелял в воздух, Мартынов – в цель. Рана, нанесённая им, оказалась смертельной.
Перед лицом вечности. Слово о Гоголе
Если житейское счастье – ваш идеал, то талант-это синоним «наказания». «Пророк, не устроенный в быту», «великий человек, не умеющий обустроить свою частную жизнь», – таким казался в глазах обывателей персонаж нашей статьи. Николай Васильевич Гоголь, человек, перед которым нам хочется снять шляпу и поклониться. Человек, которого мы несколько побаиваемся.
Писатели не всегда были «инженерами душ». Богословы и политики столетиями сохраняли власть над общественными процессами и претензию на то, чтобы до конца времён влиять на человеческие умы и на социальную жизнь. Николай Васильевич – один из первых вторгшихся в несвойственную до него писателям сферу. Он осмелился учить людей искусству жить. Люди имели право на него за это обидеться. Учить, – думали люди, – имеет право тот, кто сам овладел предметом. Люди были правы, но, как всегда, частично.
Гоголь не мог похвалиться внутренним комфортом, семейным счастьем, личной святостью. Он был безбытен, неприкаян; родная рука не поправляла ему подушку в дни болезни. Но всё же он мог сказать нечто касающееся человека вообще. Из «господина сочинителя» он перешёл в разряд пророков, а это и опасно, и малоприятно одновременно.
Если бы Гоголь женился, он бы не был тем, кем мы знаем его сегодня. Те развёрнутые пелёнки с зелёным и жёлтым, о которых писал Розанов, не дали бы развернуться гоголевскому таланту. Чтобы говорить для всех, нужно быть не связанным со всеми, отличным от всех, то есть бессемейным. Пророк бессемеен по определению, иначе Ксантиппа замучает Сократа, и огненные глаголы погаснут в солёной влаге споров о насущном.
Если бы Гоголь жил только в России, он не написал бы о ней ни одной пророческой строчки. «Лицом к лицу лица не увидать». Россия (то бишь, и Украина тоже) была бы напрочь ему непонятна, если бы не глядеть на неё из Италии или Швейцарии. Любому человеку для осмысления своей прожитой жизни нужно удаляться хоть на дачу, хоть в ближайшее зарубежье, откуда привычное приобретает мифические, вечные черты. Талант тем более зависим от путешествий. Перемещения в пространстве так же плодотворны для людей искусства, как временное воздержание в браке для крепости семейных уз.
Николай Васильевич несколько юродив в литературе, и значит, несколько свят. Любой юродивый – бомж. Николай Васильевич, по неизбежности, тоже. Может быть, потому он и любил Италию, называл её своей, что бомжевать в Италии легче, чем в России. Спать на лавке, пить воду из фонтана, утолять приступы голода сорванным с чужой ветки немытым фруктом можно только в южных широтах. Наши бомжи гораздо несчастнее и незащищённее. Точно так же наши писатели более зависимы от власти, более склонны рассчитывать на подачки, менее способны выжить в одиночку, в сравнении со свободными певцами тёплых краёв. Те поют для себя обо всём, что видят. Наши поют под заказ. Петь у нас и быть свободным – так же тяжело, как ночевать на лавке холодной осенью. Николай Васильевич умудрился не подчинить свой творческий голос конъюнктуре. Но нельзя сказать, что это ему ничего не стоило.
Его книги обрамлены пожарами. Сгоревший «Ганс Кюхельгартен» в начале творческого пути – это буква «А» гоголевского алфавита. Сгоревший второй том «Мёртвых душ» – это буква «Я» в том же алфавите. А ну-ка найдём ещё хотя бы одного такого писателя, который начинал и заканчивал свой путь творческим аутодафе! Трудно будет. Большинство пишущей братии не так нежны с родными детьми, как с написанными текстами. Дать сотню баксов бабе на аборт – легко. Сжечь свою примитивную рукопись – никогда в жизни! Если литература – это процесс и в ней важна преемственность, то хорошо бы людям, знающим, как писать, но не знающим – о чём, научиться у Гоголя беспощадности к своим бессмысленным творениям.
На смену цивилизации Фауста должна прийти цивилизация Достоевского. Это сказал Освальд Шпенглер. Но Достоевский сам признался, что он, как и многие другие, вырос, вышел из гоголевской «Шинели». Значит, будущая православная цивилизация, востребованная нынче, как никогда, цивилизация, чей призрак маячит на мысленном горизонте, вырастает в том числе и из Гоголя. Ведь он – «христианнейший писатель». Этим высоким именем можно назвать многих, к примеру, Диккенса. Диккенс много и проникновенно, с огромной степенью внутренней достоверности пишет о кротости, молитве, о силе добра и внутренней слабости зла. Но он ничего не пишет о Литургии.