Вероятно, продолжать с моей стороны было бы глупо, но я не удержался и сказал:
— А сделай я это, не убедившись прежде, что для моих подозрений есть основания, я вряд ли мог ожидать, что к этому делу отнесутся более серьезно, чем к моим взглядам относительно информации, которую выдал мне немецкий пилот, о плане вывести из строя наши аэродромы истребителей.
— О важности информации штаб базы способен судить гораздо лучше вас. Я думаю, было бы благоразумней, если бы вы забыли о том, что были когда-то журналистом, а помнили бы только, что вы зенитчик Британской армии. — Он повернулся к Огилви: — Какое бы решение вы ни приняли, я надеюсь, вы позаботитесь о том, чтобы подобное впредь не повторялось.
— Хорошо, сэр. — Огилви распахнул для него дверь.
Когда он ушел, Огилви вернулся к своему столу и закурил трубку.
— Взяв такую линию, Хэнсон, вы нисколько не облегчили мою задачу, — заговорил он. Командир авиакрыла выразил желание, чтобы я перевел вас в другое подразделение или даже на другую батарею, с тем чтобы вы не задерживались в этом лагере больше, чем необходимо. Я, однако, не готов пойти столь далеко. — Он вытащил трубку изо рта. — Вы будете прикованы к своей позиции четыре недели и будете оставлять ее, только чтобы поесть и помыться. Все письма и другие послания в течение этого периода будут доставляться мне для цензуры. Я дам соответствующие указания Лэнгдону. Вот так. Идите!
Глава IV
Шпионская сеть
Выйдя из канцелярии, я чуть ли не плакал, чувство разочарования и безысходности переполняло меня. Я был отрезан от внешнего мира, одинок и подавлен. Так, наверное, чувствует себя обвиняемый, которому хочется заявить миру, что он ни в чем не виноват, да сделать это он не в состоянии. Торби стал тюрьмой, и решетка из колючей проволоки закрылась.
На скамейке у канцелярии сидели Фуллер и Мейсон. Когда я вышел, они замолчали. Заговаривать с ними я не стал. Они сидели, наслаждаясь приятной теплотой сгущающихся сумерек, а я чувствовал, что так далек от них, что даже не могу придумать, что бы такое сказать. Я медленно потащился по дороге и пересек асфальт перед ангарами. Над Торби повисла тишина. Рева моторов — этого символа войны на аэродроме — было не слышно. Все было тихо. Из офицерской столовой доносились звуки вальса.
Было тихо. Слишком тихо. Это показалось мне затишьем перед бурей. Завтра четверг, а пятница обозначена роковым днем. Если целью предполагаемого налета была подготовка аэродрома для посадки на нем вражеских самолетов, значит, боевые действия могут начаться в любое время после пятницы. Я оказался в ужасном положении. Технически я сделал всё, что было в моих силах, однако разве я мог бросить это дело в таком состоянии? Вейл был лектором в Берлинском университете. Уинтон его знает, а мои подозрения, возможно, совершенно беспочвенны. Однако сам факт, что он находился в Берлине, когда к власти пришли нацисты, только еще больше усилил их. Может, он и британец, но есть же британцы, верящие в национальный социализм. И в нем, безусловно, нет ничего от еврея.
Когда я подходил к нашей позиции, я уже понимал, что каким-то образом должен довести дело до конца. Но как? Мне надо было узнать, прав я или нет. Решение-то принять легко, но что я мог сделать, если я был ограничен в передвижении, а все мои связи с внешним миром находились под надзором? Да и вообще, разве не более вероятно, что прав Уинтон? Штаб, как выразился он, сам в состоянии разобраться, насколько надежна информация немецкого пилота. Что же касается Вейла, то Уинтон близко знаком с ним уже несколько лет, а я же знаю об этом человеке лишь со слов других. Продолжать расследование, когда и оттолкнуться-то не от чего, казалось нелепостью.
Войдя в барак, я обнаружил, что большинство ребят из нашего расчета уже вернулось и заправляет постели. Было почти девять. Я нервничал. Я полагал, что всем уже известно о случившемся и что они станут наблюдать за мной, чтобы посмотреть, как я буду себя вести. Я прошел прямо к своей койке и принялся ее заправлять. Кэн глянул на меня через всю комнату.
— Ну, что надо было Малышу? — спросил он.
— А, ничего, — ответил я.
Настаивать он не стал. В девять мы вышли на позицию. Фуллер все еще не появлялся. Там были только Кэн, Четвуд, Мики и я.
— Где Лэнгдон? — спросил я.
Это было непохоже на него — опаздывать на смену.
— Его вызвали в канцелярию, — ответил Кэн.
Я помолчал, глядя через летное поле. Небо на западе было очень красивое… и чистое. Вскоре начнется еженощная процессия.
— Кто даст мне сигаретку? — спросил Мики, обращаясь сразу ко всем.