— Ах, вон как! Значит, ты влип в какую-то передрягу?
Я заколебался, потом поведал ему все — вернее, не совсем: о плане вывести из строя аэродромы я не упомянул. Мне не хотелось снова прослыть слишком легковерным. Но я рассказал ему о предполагавшемся, по словам немецкого пилота, налете на наш аэродром в пятницу и о том, как этот человек испуганно замолчал, увидев Вейла. Я рассказал ему, что я узнал о библиотекаре, и о позиции, занятой Уинтоном, когда обнаружилось, что я пытался послать телеграмму сотруднику, прося у него информации о Вейле. Я объяснил также, что у одного нацистского агента нашли план оборонительных сооружений аэродрома.
— Да, я об этом слышал, — сказал он. — Довольно необычная штука, поскольку это был не просто план. В нем еще и указывалось приблизительное количество снарядов на каждой зенитной позиции и приводилась полная схема проводки оперотдела и освещения ВПП. План был составлен человеком, имевшим доступ к различной информации, которая обычно под замком.
— А это говорит о том, что тут замешан кто-то из начальства, — сказал я. — Такие подробности мог получить Вейл. Но у меня против Вейла ничего нет — абсолютно ничего определенного. Просто я его подозреваю, и я не удовлетворюсь, пока не узнаю наверняка, обоснованы мои подозрения или нет.
— Это невысокий парень с довольно красивой головой и волосами стального цвета?
— Да, — сказал я. — Удлиненные, чуть ли не сардонические черты лица.
— Вот-вот. Прошлым вечером я видел его во «Вращающемся колесе». Это нечто вроде фермы, превращенной в ночной клуб, на другой стороне долины. Он был там с одной из ЖВС.
— Он с кем-нибудь разговаривал?
— Ну, поздоровался с несколькими пилотами. Это заведение практически живет на летных офицерах. Да, вспоминаю, он поболтал с двумя парнями с Митчета. Но большую часть вечера провел с этой своей девушкой Элейн.
— Элейн? — Я заинтересовался. Я вспомнил, что сказал Кэн. Неразборчивость в отношениях с мужчинами может оказаться весьма полезной для агента. — Послушай, — сказал я. — Ты можешь передать одно послание Биллу Тренту из «Глоба»?
— Ну, ты знаешь, с телефонами очень трудно, а телеграммы, по-моему, страшно запаздывают. — Он помолчал. — Но, возможно, завтра вечером я проскочу в город. Тогда бы я мог ему позвонить, если тебя это устраивает. Имей в виду, обещать я не могу. Но я должен быть свободен. Во всяком случае, сделаю, что в моих силах. Что ему сказать?
— Просто попроси его собрать всю информацию, какую он может, о Вейле. Скажи ему, что она может оказаться жизненно важной. Можешь не беспокоиться, он парень осторожный.
— Ладно. Если смогу, сделаю. Какой у него телефон? — Я сказал ему. — Ну что ж. Пока. — Он поднял руку в приветственном салюте и зашагал в сторону офицерской столовой.
Я прошел к бараку и позвал Четвуда, который должен был сменить меня. Было два пятнадцать. Через несколько минут он заступил на пост. Я был так озабочен шагами, которые предпринял, чтобы вступить в контакт с Биллом Трентом, что позабыл рассказать Четвуду о подвиге Джона Найтингейла. После свежего ночного воздух в бараке казался застоявшимся, но мне слишком хотелось спать, чтобы я еще тревожился из-за таких пустяков.
Меня разбудили рабочие, которые появились в бараке в половине восьмого. Их было двое. Они пришли вставлять стекла, которые не вставили еще при постройке барака. Неисповедимы пути государственных рабочих. Барак был поставлен месяц назад. Как только появилась крыша, рабочие куда-то исчезли, хотя стекол в окнах не было, внутренние стены не обшиты, а обещанный электрический свет так и не был проведен. Но поскольку палатки, хотя и замаскированные, считались слишком заметными с воздуха, их свернули, а всей орудийной прислуге пришлось поселиться в этой голой, недостроенной хижине.
И вот теперь, как гром среди ясного неба, ввалились эти рабочие, совершенно не думая, что, может, обитатели хотят спать. Оскорбления так и посыпались на них, однако на старшего, мужчину с кувшинным рылом и задубелой кожей, это совершенно не подействовало. Его напарник, совсем еще мальчишка, тактично сказал:
— Простите, что побеспокоили вас, ребята.
Сознание медленно возвращалось ко мне, и до меня вдруг дошло, что сегодня уже четверг. Этот четверг я буду помнить всю жизнь. До него, пожалуй, я не отдавал себе отчета в том, против чего я стою. Подсознательно я как бы вел какую-то игру, желая отвлечься от постоянных воздушных налетов. Но в тот четверг я обнаружил, насколько я далек от Давида, ищущего Голиафа, а к вечеру того дня меня чуть ли не тошнило от страха, который навалился со всех сторон.