Но у меня хоть появилось утешение от сознания того, что я действительно напал на какой-то след. Это укрепило меня в решимости идти до конца — проникнуть в комнаты Вейла, не давать покоя начальству, сделать все, чтобы сорвать планы врага.
Я открыл дверь и вернулся в барак. Когда я вошел, глаза почти никто не поднял. Большей частью люди лежали на койках и курили или спали. Я обрадовался — такая прекрасная возможность вернуть уверенность в себе.
Кэн, который сидел за столом, предложил сыграть в шахматы. Что угодно, лишь бы не думать о теперешнем моем положении. Мы устроились среди немытой посуды.
Я как раз загнал его короля в угол и объявил ему шах конем, когда отворилась дверь.
— Встать! Смирно!
Вошли Огилви и командир авиакрыла Уинтон. Их сопровождал какой-то невысокий мужчина, очень похожий на рабочего, круглолицый, с синими водянистыми глазами.
— Где сержант Лэнгдон? — спросил Огилви. Голос у него был грубым и напряженным. Я почувствовал приближение беды.
— Он у себя в комнате, сэр, — сказал капрал Худ. — Я сейчас его позову.
У сержанта была отдельная комнатушка в конце барака. Мгновение спустя появился Джон Лэнгдон, как никогда похожий на мальчишку — волосы всклокочены, глаза заспанные.
— Проверка, сержант Лэнгдон, — отрывисто сказал Огилви. — Постройте всех по центральному проходу барака.
— Слушаюсь, сэр, — он повернулся. — Капрал Худ, крайний справа! — Худ занял место в дальнем конце комнаты. — За капралом Худом в шеренгу по одному становись!
Мы построились в ряд и стали вольно.
— Подразделение, смирно!
— Благодарю вас, сержант, — Огилви повернулся к рабочему. — Посмотрите, нет ли среди них вашего человека. — И когда парень медленно пошел вдоль шеренги, он сказал Лэнгдону: — Поступило донесение, что один из солдат в форме зенитчика задавал явно наводящие вопросы работникам почты, прокладывавшим оперативную связь.
Я стоял не шевелясь и устремив взгляд на противоположную стену, все тело у меня напряглось. Я уже знал, что произойдет. Я скорее почувствовал, нежели увидел, что человек остановился напротив меня.
— По-моему, вот этот.
— Кто это? Хэнсон? Ага! — уголком глаза я увидел, что Огилви бросил многозначительный взгляд на командира. — Вы, Хэнсон, что скажете?
Я почувствовал слабость в коленях. Кровь в висках стучала.
— Я полагаю, тут какая-то ошибка, сэр, — услышал я собственный голос. — Я никогда раньше этого человека не видел и не разговаривал ни с одним из мужчин, тянущих провода.
— Но вы знаете, что линия прокладывается?
— Конечно, сэр. Об этом знает весь лагерь.
— Что вы делали вчера вечером между семью тридцатью и восемью?
— Пил пиво в ВТС, сэр. Сержант Лэнгдон может это подтвердить, он тоже там был.
— Это правда, сержант?
— Так точно, сэр.
— Вы по-прежнему полагаете, что это тот самый человек? — спросил Огилви рабочего.
— Я так думаю, — его голос звучал приглушенно. — Я не могу быть уверен. Его лицо было в тени. К тому же я не берусь назвать точное время. Я подумал об этом только потом.
— Л вы вообще ходили вчера вечером в бар для гражданских, Хэнсон? — спросил Огилви.
— В вечернюю столовую? Да, сэр. Я пошел туда вскоре после восьми с Четвудом и Фуллером.
— Ясно. Но с этим человеком вы не разговаривали?
— Нет, сэр. Я все время был с другими.
— Этот человек заявляет, что какой-то зенитчик разговаривал с ним в столовой, и будто он позже видел, как тот делает какие-то наброски. Только что он опознал в этом зенитчике вас. А вы признаете, что были в столовой приблизительно в то время, о котором он говорит, — Огилви повернулся к Четвуду: — Вы подтверждаете, что Хэнсон все время был в вашем обществе, Четвуд?
— Насколько я помню, сэр.
Я вновь ощутил это чувство тлеющей враждебности ко мне. Четвуд легко мог ответить прямым «да», а вот увильнул.
Огилви посмотрел на меня в нерешительности. Я понял, что он не знает, как быть.
— Вы понимаете, что это очень серьезное обвинение, Хенсон?
— Да, сэр, — ответил я. — Но это неправда, — голос у меня дрожал, несмотря на все усилия держать его под контролем.
— Этого человека я вижу впервые.
Огилви повернулся к рабочему.
— Я не вижу смысла разбираться в этом деле дальше, если вы не в состоянии сказать определенно, тот ли это человек.
Наступила пауза, пока парень раздумывал. Раз или два он внимательно на меня посмотрел, как будто пытаясь принять решение. Наконец он сказал:
— Абсолютно уверенным я быть не могу. Но очень уж он на него похож, — он помолчал, потом сказал: — Может, он позволит себя обыскать? Как я вам сказал, я потом видел, как он что-то набрасывал на листе бумаги. Если это тот человек, бумага, наверное, все еще при нем.